— Не волноваться? — внезапно завопил на нее Тольберг, выкатив глаза. — У меня тут человек пропал, а ты — не волнуйся! Нет, даже двое — он ведь с этим… как его… с испанцем ушел. Сопровождает его!
Кристина с недоумением смотрела на него.
— Константин Сергеевич! — тихо произнесла она.
И Тольберг так же внезапно успокоился. Было заметно, что ему полегчало.
— Извини, — буркнул он, не глядя на нее. — Где теперь их искать? Они же… выхухоль пошли наблюдать.
Он в отчаянии, совершенно театральным жестом, заломил руки.
— Константин Сергеевич, — так же тихо, но настойчиво произнесла Кристина, — они вернутся. Давайте пойдем поужинаем, а тем временем и они подойдут.
Тольберг что-то проворчал, подчинился — но на кухне вдруг разразился отвратительной бранью в Ленин адрес. Это было настолько неожиданно и стыдно, что Кристина крикнула:
— Прекратите сейчас же! Как вы можете?
Тольберг осекся. Тяжело ворочая языком, он извинился. «Совсем ошалел от страха», — подумала Кристина. Ей стало гадко на него смотреть. Быстро разогрев суп, она поставила полную тарелку перед Тольбергом и вышла. В своей комнате она опустилась на кровать и долго сидела без движения. Давно уже не было так мерзко у нее на душе. У нее словно открылись глаза, и сейчас ей разом вспомнилось множество эпизодов, связанных с Тольбергом, по отдельности рядовых, но вместе составляющих такую пакостную мозаику, что ее передернуло. Ведь он мог и поддеть, и сказать сальность, и ругнуться в ее присутствии — и все с осознанием абсолютной правоты, будто они с Леней были здесь приживалами, будто не им, что ни неделя, кидал он безразличным тоном: «Так, сегодня в село надо съездить, продуктишек подкупить». Или: «Леня, давай-ка на бензин, не жмись», — словно Леня жался! Научный руководитель в Ростове предупреждал их, что расходы придется нести — такие уж сейчас времена. Но эта развязная хамоватость, истеричность, несдержанность — она отвращала. Он словно испытывал их терпение — и теперь Кристина физически ощущала, как терпение ее надорвалось.
Тольберг хлебал суп, когда на кухню внезапно зашел Леня. Тольберг поднял на него глаза и перестал жевать. С минуту они смотрели друг на друга, а потом Тольберг спросил ровным голосом:
— Где пропадал?
Леня, не отвечая, мялся на месте.
— Здесь тебе не город, — повысил голос Тольберг. — Просто так не погуляешь. Может, все-таки скажешь, где ты пропадал? Мы искали тебя повсюду. Ты ушел, никого не предупредив. Где ты был?
— Я был с доном Федерико, — пробормотал Леня, не глядя ему в глаза.
— С доном Федерико, — повторил Тольберг. — А где он сейчас?
Леня поднял на него виноватые глаза.
— Где-то на берегу, — почти прошептал он. — Он туда за этой… за выхухолью пошел наблюдать.
Тольберг при этих словах издал горлом странный звук, точно подавился.
— А ты почему не с ним? — спросил он совершенно спокойным голосом.
Леня опять забегал глазами по комнате.
— Как же я с ним пойду? — проговорил он. — Это же опасно. Вы же сами говорили.
— Опасно! — дико заорал Тольберг на все здание. — Еще как опасно! А ты его отпустил. Тебе было сказано — ходи за ним повсюду. Повсюду! Сказано было тебе?
— Он сказал, что бумагу для вас подписал. Что снял ответственность, — проговорил Леня.
— Бумагу! — взвизгнул Тольберг и от недостатка слов принялся молотить кулаком по столу. Из тарелки выплеснулись остатки супа. — Бумагу, так его и так! — вопил Тольберг, извергая обильные потоки ругани. Леня под этим напором отступил к двери и вжал голову в плечи, как школьник.
На шум прибежала Кристина.
— Константин Сергеич! — крикнула она так звонко, что перебила рев Тольберга. — Как вам не стыдно?! Вы — профессор, интеллигентный человек… как на базаре!
И Тольберг снова ее послушал и замолк. Он тяжело дышал. Вытянув руку, он тыкнул пальцем в Леню.
— Этот вот… сам побоялся, а человека отпустил. Иностранца!
Кристина повернулась и оглядела Леню.
— Это правда?
— Он бумагу написал, что мы за него ответственности не несем, — набычившись, произнес Леня.
— Тебе все равно не нужно было уходить, — твердо сказала она.
— А что мне было делать? Он меня с собой потащил!
— Что делать? Сюда его привести! — угрюмо проговорил Тольберг и с усилием поднялся. — А теперь уже поздно, — добавил он, глядя в темное окно. — Молиться надо, чтобы обошлось.
И он вышел, оставив их одних.
Страшная усталость завладела им, и он спешил поскорее добраться до постели. Но стоило ему лечь, и сон улетучился. Вновь наливаясь бессильной злобой, лежал он в темноте и думал о Лене и об испанце. Они подставили его, подвели под монастырь. И руководство тоже — просто сбросило на него этого испанца, ничего не объясняя. А спрашивать небось будут с директора биостанции!