Дворянство, под которым я понимаю всех, кто получает ежегодное жалование, владея землями Императора[197], придерживается такого порядка: летом они поднимаются обычно с восходом солнца и отправляются в замок (разумеется, это если они в Москве), где Совет заседает с часу до шести часов дня, затем Император в сопровождении Совета отправляется слушать службу, которая длится с седьмого до восьмого часа, то есть с одиннадцати часов до полудня. После того, как Император удалится, все идут к себе обедать и после обеда ложатся и спят часа два-три, затем, в четырнадцатом часу звонит колокол, и все эти вельможи возвращаются в замок, где пребывают до двух или трех часов вечера, затем возвращаются, ужинают и ложатся спать[198]. Надо отметить, что летом все ездят верхом, а зимой на санях, так что не свершают никаких упражнений, /f. 15 v./ что делает их жирными и тучными, они даже почитают наиболее пузатых, зовя их Дородный Человек, что означает славный человек; одеваются они очень просто, кроме праздничных дней, публичного выхода Императора или приема какого-нибудь посла. Их жены летом ездят в повозках, а зимой на санях, если только Императрица не выезжает за город, ибо тогда изрядное число женщин следует за ее каретой, сидя верхом по-мужски. Женщины носят шляпы из тонкого белого войлока, наподобие тех, что носят на прогулках епископы и аббаты, разве что они темно-серые или черные. Одеваются они в длинное платье, одинаково широкое в плечах и до полу, обычно скарлатового или хорошего красного сукна, под которым они носят другое платье какой-нибудь шелковой ткани с рукавами свыше парижского локтя шириной, спереди рукава обшиты золотой парчой на треть локтя, на голове — шитый жемчугом убор, если она замужняя женщина, если же это девица, она носит высокий головной убор из черной лисы, какой надевают дворяне при приеме посла, если же это женщина, совсем не имеющая детей, она может носить девичий убор. Затем все они носят жемчужные ожерелья в добрых четыре пальца шириной и весьма длинные серьги; обуваются в сапожки красного и желтого сафьяна с каблуком /f. 16/ в три пальца высотой, подкованные, наподобие венгерских и польских сапог; они все красятся, но весьма грубо, и все — молодые и старые, бедные и богатые — почитают стыдным не краситься. Их содержат в строгости, и их покои отделены от покоев мужа. Их никогда не видно, так как показывать жен друг другу — у них знак высочайшего расположения, если речь не идет о близких родственниках. Если же кто-нибудь захочет жениться, то надо поговорить с родителями девушки, и если те согласны заключить с ним союз, то он посылает одного из самых верных друзей или родственников посмотреть эту девушку и рассказать ему, и по этому рассказу сговариваются о браке, и если кто затем откажется, выплачивает условленную меж ними сумму денег[199]. После этого договора он может пойти посмотреть свою супругу. В день свадьбы ее ведут в церковь, закрыв лицо покрывалом, как сделала Ревекка, когда ей сказали, что идущий вдали человек и есть Исаак[200]. Так что и она не может никого видеть, и ее лица никто не может разглядеть. Затем ее таким же образом ведут и усаживают за стол, и так она остается закрытой до завершения свадьбы, после чего они идут в баню, или же, если не идут туда, то велят вылить себе на голову ведро воды, ибо до того считают себя оскверненными, следуя в том Евреям и Туркам. Им нужно получить благословение священника или монаха, прежде чем заходить в их церкви, или даже предстать перед одной из икон, каковых много в доме у каждого, и так поступают /f. 16 v./ всякий раз, когда познают своих жен. Все, что дается при заключении брака, оценивается [против обыкновенного] вдвое или втрое; а если случается так, что она умирает не оставив детей, муж выплачивает все ближайшим родственникам согласно оценке[201].
197
Эта фраза показательна для Маржерета. Он наверняка был знаком с полемикой об «истинном благородстве истинного дворянства», вспыхнувшей в годы религиозных войн и продолжавшейся в течение многих лет. Если в первой половине XVI в. в обществе преобладало расширительное толкование (дворянство, «обретенное в силу добродетелей» на службе королю, почиталось «истинным»), то к рубежу столетий общественное мнение более склонялось к признанию «истинно благородным» только дворянство «крови». Именно в начале XVII в. в репертуар сословной градации входит понятие «дворянство мантии»: оно было призвано отделять аноблированных чиновников от «подлинного» дворянства «шпаги». Сословно-политический словарь Русского государства должен был импонировать Маржерету — его понимание не расходилось с российской практикой. Приказные чиновники высшего и среднего уровня вписывались в обширный слой «служилых людей по отечеству». В него же входили и вновь поверстанные в городовых детей боярских лица незнатного или сомнительного происхождения. Все они, как и родовитейшие представители титулованной и нетитулованной знати, определяются современными исследователями объединяющей (весьма широкой) категорией «дворянства». —
198
Хотя в начале фразы Маржерет говорит о дворянстве вообще, в его максимальных социальных границах, далее он излагает распорядок дня не просто дворянина или даже не просто члена государева двора во время его пребывания в Москве, но именно члена Думы по статусу или по должности. О дневном сне иностранные авторы упоминают нередко. —
199
В такого рода фактах смешивались морально-этические и имущественные аспекты — отказ от «сговоренной» свадьбы мог рассматриваться с любой стороны (и жениха, и невесты) как посягательство на личную и семейную (родовую) честь, а также как нанесение материального ущерба (особенно при отказе невесты). Сумма денежной компенсации называлась зарядом, а документы такого рода — «зарядными записями». —
200
«И сказали рабу: кто этот человек, который идет по полю навстречу нам? Раб сказал: это господин мой. И она взяла покрывало и покрылась» (Быт. 24:65). Дополнительный штрих, свидетельствующий в пользу гугенотского прошлого капитана (ср.:
201
Трудно сказать, насколько точно наблюдение Маржерета о завышенной оценке приданого и уплаты этой повышенной суммы мужем в семью жены в случае ее бездетной смерти. Необходимо уточнение: оценка могла производиться в отношении недвижимого имущества, а также драгоценностей и ценного платья. В принципе, приданое считалось личной собственностью супруги, но эти права актуализировались ею самой в случае смерти мужа или же его пострига, а также ближайшими родственниками в случае ее бездетной кончины. Во Франции завышенная оценка приданого в XVII в. не была редкостью (по мотивам престижа, в чем могли сойтись интересы семей и жениха, и невесты). В случаях бездетной смерти супруги в ее род возвращалась именно зафиксированная сумма (по крайней мере, формально). Но во Франции существовала так называемая «вдовья доля», т. е. имущественное обязательство мужа, полагавшееся супруге в случае его смерти. В некоторых областях оно могло превышать приданое (в стоимостном выражении) в те же два-три раза. В России вдова, помимо приданого (в натуральном или денежном виде), обычно получала по завещанию супруга определенную долю его имущества отдельно от детей. —