Отрицание и безразличие со стороны внешней аудитории объяснить гораздо проще. Совершенно ненормально знать или слишком сильно заботиться о проблемах отдаленных мест. Вас может глубоко тронуть четырехминутный телевизионный репортаж, показывающий еще один исход беженцев в Косово – несчастных, растерянных, голодных и больных. Но каналы информации, такие как телевизионные новости или листовки, распространяемые Amnesty, можно легко удалить или изолировать. Выключаем телевизор, выбрасываем листовку и возвращаемся к повседневной жизни. Никакой сложной конструкции рационализаций не требуется. Некоторые уклончивые версии («Слишком сложно понять, что происходит») можно выдвигать вполне добросовестно. Но внешнее восприятие заранее структурировано. Прежде чем начнется драма, нам дают понять, что мы должны признать надежного союзника, который не может сделать ничего плохого, или поверить в «сумасшедшее государство», которое может делать только плохо. Такая политическая структура усиливает простое мнение, что это не имеет к нам никакого отношения.
Используя экстремальный случай геноцида в качестве фона, я перечислю четыре различных значения, в которых применяется концепция «внешнего наблюдения».
Концепция культурного отрицания предполагает, что мы можем оценить то, что на самом деле знают миллионы людей, несмотря на их отрицания. Мы просто принимаем как должное или делаем выводы о том, что люди «должны» знать или знать о зверствах в других местах. Риторическая фраза «то, что знает весь мир», возможно, почти справедлива для Боснии и Косово, но не для любого места в дотелевизионные времена и не для большинства мест сейчас. Утверждения о коллективном знании обычно относятся к политическим лидерам, элитным группам и самим средствам массовой информации.
Опять же, нацистский период изучен наиболее подробно. Помимо «внутренних свидетелей» – простых немцев и их союзников – информация вскоре достигла ключевой внешней аудитории: руководства союзников, британских и американских СМИ, Ватикана, Красного Креста, мировых еврейских организаций, сионистского руководства в Палестине. Была ли эта информация не принята во внимание, ей искренне не поверили – или ей поверили, но ее значение отрицали? Разрыв между «знать» и «верить» проявляется в истории Яна Карского, польского тайного агента, который в 1942 году предоставил подробную информацию о разворачивающемся геноциде ряду западных лидеров. Факты редко оспаривались. Однако судья Феликс Франкфуртер заявил Карски: «Я не могу вам поверить». Убедившись, что Карский говорит правду, Франкфуртер сказал: «Я не говорил, что этот молодой человек лжет. Я сказал, что не могу ему поверить. Это не одно и то же».
Различие повторяется в этом и подобных повествованиях об отрицании. Влиятельные люди получали информацию, значимость которой ими обесценивалась. Общая истина в конечном итоге была принята, но эта аудитория либо, казалось, была неспособна осознать ее масштаб, детали и последствия, либо, по различным политическим причинам, не хотела делать какое-либо публичное признание. Их двойственное отношение было хорошо иллюстрировано тем, как другие газеты подхватили сообщение лондонской Daily Telegraph в июне 1942 года о том, что 700000 (тогда это число превратилось в миллион) польских евреев были убиты немцами «в ходе величайшей резни в мировой истории». The New York Times запрятала свое сообщение в середине газеты. Но «если бы правдой было то, что убит миллион человек, это явно должно было бы быть новостью на первых полосах; в конце концов, такое происходит не каждый день. Если же это не было правдой, сообщение вообще не должно было бы быть опубликовано»[322]. Публикация не на первых полосах была компромиссом между признанием и неверием.
Случаи Карского и «Нью-Йорк Таймс» – это иллюстрации различия между информацией и знанием, между знанием и верой. Такие случаи не могли бы произойти сегодня. В постмодернистском восприятии знание и убеждение легче воспринимаются как относительные; оба отделены от действия.
Термин «страны-наблюдатели» первоначально использовался для описания кажущегося безразличия западных лидеров к судьбе евреев во время Холокоста. По этому поводу существует множество споров[323], но очевидно, что союзники знали раньше и больше о политике истребления, чем они признали официально. Даже когда факты стали однозначно известны, им поверили и признали, правительства союзников либо заявляли, либо что не могут, либо что не желают помочь.
323
Обсуждалось в Richard Breitman, Official Secrets: What the Nazis Planned, What the British and Americans Knew (Harmondsworth: Penguin, 1999).