Но мы знаем эту статистику. Мы не «принимаем» все цифры, но и они не проходят мимо нас. Мы можем даже представить (это необычайная возможность только потому, что мы так много смотрели телевизор) что-то из того, через что проходят их матери и отцы. Эта исконно присущая людям привязанность к своим близким не превращает людей в морально отталкивающих «свидетелей». Интуитивные реакции на образы страданий все еще могут быть такими же сильными, как и в дни до возникновения усталости от сострадания – и гораздо более интенсивными, чем могли бы предсказать уставшие от событий в мире журналисты или социологи. Возьмем еще раз историю голода в Эфиопии 1984 года. Репортер, фотограф, редакторы и сотрудники редакции открыто плакали, наблюдая, как люди буквально умирают на экране цветного монитора. Они считали маловероятным, что публика отреагирует так же: людям скоро станет скучно и они потеряют интерес к этой теме.
В 1993 году New York Times напечатала ставшую знаменитой фотографию Кевина Картера: пустынный пейзаж Судана со стервятником, сидящим рядом с маленькой девочкой, потерявшей сознание от голода. Ребенок, скорее младенец, обнажен, сломлен слабостью, совершенно брошен и беззащитен, пока стервятник ждет, как мы представляем, последней добычи. Фотография получила Пулитцеровскую премию, была названа классикой фотожурналистики и использовалась во многих кампаниях. Утверждалось, что это необычное изображение «вызывает» желание узнать больше. Далее: «Нельзя смотреть на эту картину, не желая что-то сделать, чтобы защитить ребенка и отогнать стервятника»[381].
Я считаю, что это «желание что-то сделать» является универсальной человеческой реакцией. По причинам, которые социологи еще не выяснили – они даже не искали их – у некоторых людей эта реакция слабее, чем у других. Но если реакция каждого станет более тусклой, мы знаем, где начать искать причины. Они не имеют ничего общего с усталостью или повторением изображений. Причина в том, что любое притупление сострадания, любое снижение заботы о далеких других – это именно то, что хочет поощрять индивидуалистический дух глобального рынка. Послание таково: будьте реальными, мудрыми и жесткими; урок заключается в том, что ничего, увы, ничего нельзя поделать с такими проблемами или с такими людьми.
Загадки отрицания и недобросовестности закодированы в языке, который мы используем, когда говорим сами с собой о злодеяниях и страданиях. Публичные тексты преступников и их апологетов вряд ли нуждаются в серьезной расшифровке: послушайте, как официальный представитель, политический лидер или чиновник выступают с обычной явной ложью, отчаянными отговорками, тонкой полуправдой, жалкими заверениями, удобными вымыслами, абсурдными аналогиями. Где находятся эти люди в этом когнитивном пространстве между знанием и незнанием того, что они выдают за истину? Возможно, они уже вошли в постмодернистскую версию эдипального состояния: знать и не знать одновременно, но в то же время не испытывать беспокойства по этому поводу.
8
ПРИЗЫВЫ
Возмущение в Действии
В этой главе мы продолжим анализ того, как образы далеких страданий превращаются в призывы к их признанию. Большинство цитируемых текстов взяты из публикаций британского и американского отделений Amnesty International за период 1992–1998 г.г.[382]. Я также учитываю около девяноста прямых почтовых рассылок, полученных друзьями в США с призывами уделить внимание либеральным темам: правам человека, гражданским свободам, социальной справедливости и окружающей среде: (Адреса упомянутых друзей фигурируют в большинстве соответствующих списков, и они получают в среднем около 250 обращений каждый год)[383].
382
Stanley Cohen, The Impact of Information about Human Rights Violations: Denial and Acknowledgment (Jerusalem: Centre for Human Rights, Hebrew University, 1995).
383