«Четкое представление об истине» – это вовсе не послание сегодняшних интеллектуалов. В прошлом их измена заключалась в том, что они помогли создать и придать респектабельность словарю отрицания, необходимому «истинно верующим» и попутчикам. В противном случае хорошо функционирующие умы становятся закрытыми, и взгляд отводится от уродливых частей их идеологических проектов и экспериментов. Или они позволяют – ради ощутимого вознаграждения или стремления угодить сильным мира сего – обмануть себя до псевдоглупости. Эти постыдные свидетельства о сговоре берут свое начало очень давно.
Однако в течение последних двух десятилетий меньшая, но очень красноречивая и элегантная часть западной интеллигенции занималась маркетингом в основном с добрыми намерениями, обычно во имя «радикализма» – совершенно другой формы отрицания. Их ведущим продуктом является деконструктивистская и постмодернистская теория, в которой «истина» и «реальность» всегда заключаются в иронические (а не грамматические) кавычки. Они заявляют, что верят в то, что старомодные разоблачения буквального или интерпретационного отрицания лишены какого-либо «привилегированного» авторитета. Все встречные утверждения об отрицаемой реальности сами по себе являются лишь маневрами в бесконечных играх за истину. А правда, как известно, неотделима от власти. Из конкретной информации также невозможно сделать какие-либо разумные моральные выводы: мораль и ценности являются относительными, культурно специфическими и лишеными какой-либо универсальной силы.
Многие из всех этих идей просто смехотворны. И пока они остаются в аудиториях для семинаров, конференциях и резюме ученых-социологов, они представляют собой безобидное развлечение. Но когда они шумно циркулируют в обыденной и даже массовой культуре, они начинают пополнять арсенал отрицаний, доступных сильным мира сего. Так не было задумано. И, конечно же, тиранам не обязательно читать постмодернистскую философию, чтобы получить моральное позволение делать то, что они всегда делали. Но тираны сегодня тоже живут по метаправилам глобализации и рефлексивности. Им нужны по-новому и лучше сформулированные истории – дизайнерские отчеты, которые можно было бы предложить Генеральной Ассамблее, приезжим полномочным представителям МВФ, Всемирного банка и ВОЗ и даже миссии по установлению фактов Human Rights Watch.
Самым вредоносным элементом критики того, что по-разному называют «позитивизмом», «рациональностью», «наукой» или «Просвещением», является идея о том, что не может быть доступа к текущей или исторической реальности за пределами точки зрения власти. В конечном счете, не существует способа определить, что одна версия реальности более достоверна, чем любая другая. Все мы, кто носил антипозитивистские знамена шестидесятых, ответственны за эти философские шутки. Размышляя о версиях эпистемического релятивизма, которым отдают предпочтение культурные левые, мы должны, по крайней мере, иметь совесть сказать: «Мы имели в виду не это».
В марте 1991 года, вскоре после окончания войны в Персидском заливе – тысячи погибших и искалеченных в Ираке, инфраструктура страны разрушена «умными бомбами», а курды брошены на произвол судьбы – Бодрийяр опубликовал свою статью «Война в Персидском заливе не состоялась»[505]. «Настоящие воюющие стороны», утверждал он, – это те, кто преуспел в идеологии истины этой войны. Его более раннее предсказание о том, что войны никогда не произойдет, оказалось верным[506]. «Война» была свободно плавающим термином, лишенным референциального значения. То, что произошло, было всего лишь плодом симуляции СМИ, серией воображаемых сценариев, выходящих за все пределы реальности реального мира. Эта «вещь» существовала в сознании аудитории, являясь продолжением видеоигр, которые так долго заполняли экраны телевизоров. Все – не только зрители прайм-тайма, но и пятизвездочные генералы – стали зависимы от этих компьютерных изображений. С таким же успехом мы могли бы отбросить все самообманчивые различия между экранными событиями и «реальностью».
Бодрийяр и другие в блестящем стиле раскритиковали представление таких зрелищ, как война в Персидском заливе политтехнологами и средствами массовой информации. Я понимаю эту критику как разоблачение отрицания: ошеломляющее использование бессмысленных статистических данных для создания иллюзии фактического сообщения; эвфемизмы о «точном нацеливании», «умных бомбах» и «побочном ущербе», чтобы убедить нас в том, что массовое уничтожение мирных жителей либо не происходило (буквальное отрицание), либо было случайным (отрицание ответственности); репортажи о войне, в которых не фигурируют никакие тела, кроме находящегося под угрозой исчезновения репортера CNN. (Генерал Шварцкопф пообещал, что не будет ни подсчета трупов, ни мешков для трупов, а только «мешки с человеческими останками»). Высокотехнологичные изображения воздушной разведки, электронного картографирования и мультипликационных симуляций были оружием в репрезентационной войне. Корпоративные СМИ вступили в сговор с Государственным департаментом, чтобы отрицать реальность, травмы и инакомыслие.