Однако Штайнер напоминает нам, что наряду с эпосом об Эдипе как невинном человеке, настигнутом безжалостной судьбой, драма Софокла несет и другое послание. Далекий от незнания и, следовательно, невиновности в том, что он сделал, Эдип должен был осознавать, что он убил царя Лая, своего отца, и женился на его вдове Иокасте, своей собственной матери. Эдип, конечно, не знал полностью всех этих фактов; скорее, «он знал их наполовину и решил закрыть глаза на это полузнание»[48]. Все главные герои драмы также должны были знать о происхождении Эдипа и осознавать, что он сделал. Конечно, существует значительная неоднозначность в отношении того, как много каждый из них знал. Безусловно, у всех участников – Тиресия, Креонта, Иокасты, придворных, старейшин – были веские причины уклоняться от своих знаний или подозрений. Если бы кто-нибудь из них наводил справки или расследовал открывшиеся намеки, правда легко бы вышла наружу. Вместо этого, сознательно или полусознательно, они присоединяются к Эдипу в инсценировке тайного заговора. Он, в свою очередь, воздвигает правдоподобный фасад, чтобы скрыть даже полузнание, которое он не хочет признавать, и убеждает себя и других принять его истинность.
Таким образом, легенда эта вовсе не о неустанном стремлении к истине, а, напротив, о систематическом отрицании истины. Это история сокрытия, как Уотергейт или Иран-контрас. Вопросы в этих случаях те же, что и в истории Эдипа: в какой степени и с какого момента Никсон, Буш или Рейган действительно знали правду? Как начался сговор? В чьих интересах проводилось сокрытие? Легенда также имеет отношение к вопросу о «хороших немцах»: «Как много они знали?» И к комиссиям по установлению истины: знал ли этот чиновник, что его подчиненные руководили эскадронами смерти?
Отрицание как «необходимость быть невиновным в тревожном узнавании» в точности соответствует такому прочтению трагедии: «Кажется, что мы имеем доступ к реальности, но предпочитаем игнорировать ее, потому что это оказывается удобным»[49]. Фраза «закрывать глаза» также передает «должную степень двусмысленности в отношении того, насколько сознательным или бессознательным является знание»[50]. Это не невинная ложь или мелкое мошенничество: когда факты доступны, но они могут привести к заключению, от которого мы сознательно уклоняемся, «мы смутно осознаем, что предпочитаем не видеть фактов, не осознавая того, от чего именно мы уклоняемся»[51]. Мы отворачиваемся от наших прозрений и скрываем их последствия. Мы знаем лишь наполовину, но не хотим открывать другую половину.
Эта ревизионистская интерпретация не заменяет традиционную версию. Обе могут быть истинными: и знание, и незнание. Действительно, большая часть напряженности драмы возникает из-за конфликта между желанием знать и страхом перед знанием. Каждое из этих состояний может доминировать – как и у всех нас – в разное время. Что обеспечивает Эдипу статус героя, так это то, что, в конце концов, «он способен упорствовать в своих поисках истины, преодолевая собственное нежелание знать, которое полностью доминировало над ним в прошлом»[52]. Когда в этом конфликте Царь Эдип достигает наивысшей точки, его амбивалентность исчезает. Теперь, потрясенный открывшейся правдой, он признает факты и свою вину; он не ищет никаких оправданий. Но само предшествовавшее ослепление показывает, что полностью раскрытая истина слишком ужасна, чтобы ее выносить. Следующая часть драмы, Эдип в Колоне, демонстрирует дальнейшее отступление от реальности, ведущее к дикому отрицанию, самооправданию, самодовольной невинности и, в крайних случаях, к психотически–подобному чувству всемогущества.
Таким образом, существуют два способа уклонения от реалий индивидуальных и массовых страданий. Первый, закрывать глаза – оказывается удобным держать факты вне поля зрения, позволяя чему-то быть как известным, так и неизвестным. Такой и подобные методы могут быть в высшей степени патологическими, но, тем не менее, «отражают уважение и страх перед правдой, и именно этот страх ведет к сговору и сокрытию»[53]. Закрывать глаза – это социальное движение. У нас есть доступ к достаточному количеству фактов о человеческих страданиях, но мы избегаем делать выводы из-за их тревожных последствий. Мы не можем сталкиваться с ними постоянно.
Второй способ, уход от истины к всесилию (вседозволенности), более коварен и более устойчив по отношению к терапии или инсайту. Это предпочтительный ход преступников, а не простых наблюдателей. Когда Эдип, теперь фактически ослепший, больше не может, фигурально выражаясь, закрывать глаза, он проявляет презрение к истине. Он переходит к импликативному отрицанию. Это принимает особенно опасную форму самодовольства, оправдывающего все злодеяния и одержимо обвиняющего других. «Он не отрицает самих фактов, слишком поздно делать вид, что он не убивал своего отца и не женился на своей матери, но он отрицает вину и ответственность и утверждает, что все обиды были нанесены ему, а не им»[54]. Он надменный и высокомерный; он не уважает реальность, не стыдится и не пытается скрыть свои преступления. Это, безусловно, истинный голос «нового варварства» этнического националистического конфликта с его бредовыми схемами самодовольного всемогущества и самооправдания путем обвинения других.