Это очень похоже на самообман. Согласно общепринятой теории, люди в состоянии самообмана избегают «называть» то, что они делают: «Человек, практикующий самообман – это тот, кто каким-то образом вовлечен в события, но отрицает свое участие, кто не признается в этом даже самому себе»[64]. Фингарет отмечает, что это похоже на фрейдовское «раздвоение эго». Даже если у людей есть четкая личная самоидентификация, они действуют способами, которые, как им известно, являются морально неприемлемыми, но делают это в исполнении каких-то отдельных проектов, оторванных от остального «я». Этот тип отрицания – действие не имеет никакого отношения к тому, кто я есть на самом деле – может быть вполне искренним и, следовательно, самообманным. Как мы увидим, это имеет решающее значение для продолжения злодеяний. Я мог бы прибегнуть к еще более радикальной формуле отрицания: человек, который делал (или наблюдал) все эти ужасные вещи во Вьетнаме, был не я.
Самообман – это способ скрыть от самих себя правду, с которой мы не можем и не желаем столкнуться. Как отмечает Бок, «увидеть, что наше «я» обманывает себя, казалось, единственным способом объяснить то, что в противном случае могло бы показаться непостижимым: неспособность человека признать то, что слишком очевидно, чтобы его не заметить»[65]. Но это объяснение настораживает: «Каким образом можно быть одновременно и внутри, и снаружи, сохраняя секреты от самого себя, даже лгать самому себе? Как можно одновременно знать и игнорировать одно и то же, сознательно скрывать это и оставаться в неведении относительно этого?»[66]. Без этой одновременности – зная и не зная одно и то же в одно и то же время, быть на свету и во тьме, сохранять тайну и игнорировать ее – и самообман, и отрицание теряют свой парадоксальный характер. Тем не менее, нет никакого способа «вывести» что-либо из этого. Если мне скажут, что я обманываю себя или отрицаю, у меня нет убедительного способа опровергнуть это. Все мои отрицания являются еще одним доказательством глубины моего отрицания, силы моего сопротивления или фальши моего сознания.
Решение Фрейда привлекательно, потому что топология раздвоения разума удерживает эти двойственности на месте. Именно это Сартр безжалостно высмеивал: «гипотеза цензора, задуманная как демаркационная линия с таможней, паспортным отделом, валютным контролем и т. д., чтобы восстановить двойственность обманщика и обманутого»[67]. Выдвигаемая им альтернатива, а именно недобросовестность, есть форма отрицания, которую сознание направляет на себя, но это не то же, что не «лгать» самому себе. Человек, практикующий недобросовестность, безусловно, скрывает неприятную правду. Но это не ложь – просто потому, что вы скрываете правду от себя. Не существует двойственности обманщик–обманутый; все происходит в едином сознании: «Выходит, ... что тот, кому лгут, и тот, кто лжет, – одно и то же лицо, а значит, я должен знать в качестве обманщика ту истину, которая сокрыта от меня как обманутого. Более того, я должен в деталях знать правду, чтобы тщательнее ее скрывать»[68].
Это уже имеет смысл. Но Сартр теперь сам становится непрозрачным. Он настаивает, что недобросовестность – это не то, чем заражаются; это точно не «состояние». Сознание «влияет на себя» недобросовестно: «Должны существовать первоначальное намерение и проект его реализации»[69]. Но что это может быть за проект в мире социальных страданий? Сартр настаивает на том, что знание истины «очень точно» и ее «более тщательное» сокрытие происходят не в разные моменты, а «в единой структуре единого проекта». Если проект не является ни бессознательным, ни преднамеренной и циничной попыткой (заведомо обреченной) солгать самому себе, то что же это?
64
Herbert Fingarette, Self-Deception (London: Routledge, 1969), 67, and (summarized) idem, «Self-deception and the "Splitting of the Ego"», in R. Wollheim and J. Hopkins (eds), Philosophical Essays on Freud (Cam bridge: Cambridge University Press, 1982), 21227.
65
Sisela Bok, Secrets: On the Ethics of Concealment and Revelation (New York: Vintage Books, 1982), 60.