Все эти модели используют интрапсихический язык, который не дает намека на жизнь рядом с другими. Даже в самые интимные моменты болезни и смерти присутствуют другие люди. Это открывает возможный сценарий сговора, соучастия и лжи. Многие пациенты на ранних или поздних стадиях опасного для жизни заболевания участвуют в многоплановых играх со своими врачами и семьей. Любой из этих игроков или любая комбинация этих игроков могут знать диагноз и прогноз, но не показывать, что они знают о нем, или что они знают, что знают все остальные. Архитектура сговора отрицания остается нетронутой.
Тема отрицания является неотъемлемой частью истории СПИДа. Публичный нарратив начался с культурного умолчания и уклончивости. Некоторые общества еще не прошли эту стадию: культурным эквивалентом фразы «Это не может случиться со мной» является «Это не может случиться здесь» (например, «СПИД – это африканская болезнь»). Культурное отрицание может возникнуть по причине добросовестности: искреннего незнания, нехватки ресурсов или же политики, направленной на то, чтобы не создавать ненужной паники. Чаще имеет место отказ в выделении ресурсов стигматизированным группам. Полное признание затруднено и этому способствуют угрожающее и загадочное появление синдрома, окончательность диагноза, связь со стигматизированными группами и сексуальными практиками, мощная метафора разврата[113].
Существует много возможностей для микроотрицания: продолжение небезопасного секса, задержка с прохождением тестирования или получением результатов тестов, трудности с верой или «принятием» ВИЧ-положительного диагноза, сокрытие правды от других, поиск адаптивных стратегий, как жить с болезнью – начиная от организации своей жизни с осознанием самого пессимистического исхода и заканчивая стоическим поведением, как будто ничего не изменилось. Но расхождение между фактическим знанием и изменением поведения остается. В этом разница между тем, что «с эпидемиологической точки зрения рассматривается как рискованное поведение» (научная информация в образовательных кампаниях), и тем, что сами люди считают рискованным[114]. Даже будучи хорошо информированными, они создали свою личную – гораздо более рискованную – категорию «приемлемого риска». Это «принятое в народе поверие» превращает групповые данные в личные. Бинарное различие между «безопасным» и «небезопасным» превращается в непрерывный спектр с небольшим количеством максимумов.
Бедные, чернокожие и другие группы обездоленных женщин используют иной язык отрицания[115]. «Факты о СПИДе» распространяются и известны, но в оторванной от реалий форме. Фактическая информация отвергается, интерпретируется или нейтрализуется культурным цинизмом: «эксперты» могут ошибаться; система здравоохранения расистская; СПИД неизбежен; идея безопасного секса – чепуха. Вера в то, что «СПИД не может случиться со мной», существует независимо от объективного риска – хотя бы потому, что признать риск слишком постыдно.
Мой последний пример – связь между депрессией и отрицанием. Каким бы неоднозначным ни было понятие психического здоровья, все его определения относятся к адекватности восприятия действительности. Официальный обзор 1958 года определяет восприятие как психически здоровое, когда «то, что видит человек, соответствует тому, что есть на самом деле» и когда человек «способен принимать вещи, которые он хотел бы изменить, не искажая их, чтобы они соответствовали этим желаниям»[116]. Напротив, психически больные люди, люди «не в себе», «не соприкасаются с реальностью», «живут в своем собственном мире». Некоторые же теоретики познания излагают это иначе[117]. Люди с умеренной депрессией могут показаться более пессимистичными, но их клинический профиль содержит меньше когнитивных искажений, чем у нормальных людей. Далекие от того, чтобы искажать реальность, они видят ее слишком ясно. У них также более сбалансированный взгляд на себя, мир и свое будущее. Неспособные поддерживать «позитивные иллюзии», они обречены на состояние депрессивного реализма. У них отсутствуют предубеждения, которые обычно защищают людей от более суровой стороны реальности.
Нормальные люди способны отрицать что-то; их не парализуют навязчивые мысли о том, как все ужасно. Они поддерживают свою мораль именно отрицанием и самообманом, которые так легко осуждают в других. Их «позитивные иллюзии» демонстрируют изрядную долю самообмана и бегства от реальности[118]. Но это не то же самое, что заблуждения, ложные убеждения, которые сохраняются, несмотря на факты. Будучи иллюзиями, они неохотно соотносятся с фактами. Они способствуют психическому и физическому здоровью, уменьшая стресс и создавая оптимистичный настрой, который помогает лечению делать свою работу – как в эффекте плацебо.
113
: Susan Sontag, Illness as Metaphor and AIDS and Its Metaphors (New York: Anchor Books, 1989).
114
Eva Lowy and Michael W. Ross, «It'll Never Happen to Me: Gay Men's Beliefs, Perceptions and Folk Constructions of Sexual Risk», AIDS Education and Prevention, 6/6 (1994), 46782.
115
Elisa J. Sobo, Choosing unsafe Sex: Aids-Risk Denial among Disadvantaged Women (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1995).
116
Цитируется в Shelley E. Taylor, Positive Illusions: Creative Self-Deception and the Healthy Mind (New York: Basic Books, 1989), 4.
117
Christopher Layne, «Painful Truths about Depressives' Cognitions», Journal of Clinical Psychology, 39/6 (Nov. 1983), 848—53; доказательства рассматриваются в Shelley E. Taylor and Jonathon D. Brown, «Illusion and Well Being: A Social Psychological Perspective on Mental Health», Psychological Bulletin, 103 (1988), 193-210.