Вина и ответственность
Может показаться, что люди, которые чувствуют себя виноватыми, с большей вероятностью окажут помощь, чем люди, которые не чувствуют за собой вины. Однако в большинстве исследований ситуация, в которой возникает необходимость оказания помощи, не имеет необходимой связи с исходной (экспериментально созданной) ситуацией, вызывающей чувство вины. Реальные организации часто пытаются вызвать у аудитории смутное чувство ответственности и даже вины за страдания, за причинение которых они не несут прямой ответственности.
Сочувствие и сопереживание
Кажется очевидным, что действенный ответ на страдание должен быть мотивирован такими эмоциями, как сострадание, сочувствие и сопереживание. Доказательства тому, однако, в лучшем случае расплывчаты[146]. Сочувствие само по себе недостаточно, чтобы вызвать активную поддержку. Эмпатическое понимание сознания других можно пробудить, дав людям «правила наблюдения»: как смотреть на других и представлять себя на их месте. Но слишком сильное сопереживание вызывает у наблюдателя страдание, что представляет еще больший риск, если необходимость оказания помощи воспринимается как слишком требовательная или недостаточно обоснованная.
Идентификация
Способность идентифицировать себя с другим обычно связана с сочувствием и сопереживанием. Это предъявляет к наблюдателям особый тип когнитивных требований: способность представить, что они находятся в точно таком же затруднительном положении, что и жертва. Именно к этому стремятся публичные призывы: «Это могло случиться с каждым из нас» или «Я мог бы представить себя на их месте».
Само собой разумеется, свидетели реальных чрезвычайных ситуаций или требований о помощи не усаживаются не торопясь, чтобы провести анализ и спокойно оценить эти восемь условий. Перцептивная вспышка мгновенна: что происходит? Что необходимо сделать? Почему другие люди ничего не делают? Вы являетесь частью аудитории, наблюдающей действия правонарушителя, но ваши коллеги являются аудиторией ваших действий: они удерживают вас от возможности делать глупости. Если свидетели видят друг друга как на стоп-кадре, то каждый из них может быть введен в заблуждение, думая, что ничего серьезного не произошло и что лучше всего ничего не делать[147]. Но отсутствие личной вовлеченности не является причиной упущенных когнитивных возможностей. Проблема заключается в словарях отрицания, которые не позволяют первоначальному признанию (и даже страданию) развиваться дальше.
Когда знание является опосредованным, а не непосредственным, ситуативное свидетельство – как наблюдатель в ограниченной, временной обстановке, сталкивающийся с мгновенным требованием или призывом о помощи, – в любом случае становится менее срочным. Телезрители могут быть «метафорическими свидетелями» страданий, представленных глобальными СМИ, но даже это предполагает нечто слишком неожиданно быстрое. Опосредованно комментируемые кадры из Мозамбика не предъявляют тех же требований, что к соседям при агрессии против Китти Дженовезе.
Есть и другие, повседневные объекты для наблюдения, в частности, нищие, беглецы, бездомные, дамы с сумками, слегка невменяемые, наркоманы и алкоголики, населяющие улицы, тротуары и подъезды большинства наших городов. Они стали обыденной деталью городского пейзажа, нормализованной и не привлекающей специального внимания как нечто, что только что «произошло». Те из нас, кто страдает от чувства вины, чувствительны к каждой из подобных встреч. Существует нерефлексивный, если не бессознательный, набор реакций: пассивная аккомодация (проходя мимо, отводить взгляд, изо всех сил пытаясь сделать вид, будто ничего не замечаете), избегать и уклоняться (перешагивать через человека, переходить на другую сторону улицы, даже поехать на работу другим маршрутом).
146
См.: N. Eisenberg and P. A. Miller, «The Relation of Empathy to Prosocial and Related Behaviors», Psychological Bulletin, 101 (1987), 91–119; Lauren Wispe, The Psychology of Sympathy (New York: Plenum Press, 1989).