Позволить говорить памяти
Только после освобождения из Шпандау Шпеер вспомнил вещи, которые в то время выглядели по-другому, но почти не замечались. Спустя сорок лет он вспомнил чувство «мгновенного беспокойства», когда увидел на берлинском вокзале толпы эвакуируемых немецких евреев. Такого рода запоздалые размышления были «всего лишь неумелой попыткой заявить, что он не был морально слепым, а был просто слепым»[192]. «Почему, – спросила его Серени, – откуда у него какое-либо беспокойство, в конце концов, люди все время переезжают?» Шпеер был явно раздражен. Он ответил: «Я был слеп по своему выбору, … но я не был в неведении». Конечно же, он знал, что евреи – «особая проблема». Но он не ответил на ключевой вопрос о «беспокойстве». Если у него было такое душевное состояние («предчувствие» или «подозрение»), это могло означать только то, что он знал в свое время то, что впоследствии постоянно отрицал: что он имел какое-то представление о программе истребления. Серени не остановилась на этом. Она напомнила, что Шпеер писал: «Я могу сказать, что чувствовал, что с евреями происходят ужасные вещи»[193]. Она продолжала настаивать: «Если вы чувствовали, значит, вы знали. Вы не можете чувствовать или подозревать без причины. Вы знали»[194]. Он знал то, что он так успешно отрицал в Нюрнберге, тем самым спасая себя от смертной казни. Серени настаивала: «Вы говорите, что что-то почувствовали... Но вы не можете чувствовать в пустоте; "ощущение" есть внутреннее осознание знания. По сути, если вы «чувствовали», то знали»[195].
Единственное, что Шпеер мог бы сделать после этого – возблагодарить Бога за то, что Серени не была прокурором Нюрнберга. Он сразу понял, что моральные последствия парадокса отрицания применимы как к ощущению, так и к знанию. Некоторые вещи он никогда не знал и даже не чувствовал: в иерархической организации, одержимой секретностью, люди высшего уровня защищены от реальности. За пассивное незнание никого нельзя упрекнуть – можно только назвать «неискренним». Активное незнание (не пытаться узнать), пассивное бездействие (безразличие) и активное бездействие (молчание): извините, виноват, можно назвать «ханжеским».
Наиболее доступными и популярными версиями, излагаемыми обычными правонарушителями являются различные отрицания ответственности (или свободы действий, умысла, автономии и выбора). Они варьируются от категорических отговорок и полной недееспособности («Я не знал, что делаю», «Я, должно быть, потерял сознание») до более умеренной лексики социального детерминизма (плохие дома, плохие друзья, плохие соседи, невезение). Эти оправдания совсем не похожи на вдохновленные идеологией обоснования, которые по определению должны брать на себя полную моральную ответственность.
Идеологическая сфера содержит еще более богатый набор отрицаний ответственности. Бауман отмечает, что уклонение от ответственности не является удобным предлогом постфактум, а представляет собой «безотносительную, неперсонализированную ответственность», которая является условием участия обычных людей в злодеяниях: «Свободно плавающая ответственность на практике означает, что моральная власть как таковая была лишена дееспособности без того, чтобы ей открыто бросали вызов или отрицали»[196]. Самым известным из этого репертуара является подчинение власти, но я также рассмотрю три других объяснения: соответствие, необходимость и расщепление.
196
Bauman, Modernity and the Holocaust, 163. Stanley Milgram, Obedience to Authority (New York: Harper and Row, 1974).