Большинство злодеяний совершаются внутри таких организаций, как армия. Они немыслимыми без некоторой степени послушания. Но подчинение авторитету само по себе является идеологической ценностью, точно так же, как риторика даже самых преданных преступников может прославлять немногим больше, чем послушание, невежество, недобросовестность, притворство и самообман. Эти состояния ума сочетаются или переходят друг в друга. Самое опасное – недобросовестность. В моральной пустоте государственного террора то, что они действуют против своей воли, преступники могут принять как собственное добровольное убеждение. Во время четырехлетних массовых убийств в замке Хартман в Австрии (K4–«смерть из милосердия» для неизлечимо больных, затем газовые камеры для детей, больных и ослабленных заключенных из Маутхаузена и других близлежащих лагерей) административные работники усердно выполняли свою работу и исполняли получаемые приказы, все время успокаивая себя «убеждением, что их сотрудничество было вынужденным вопреки их личной воле»[200]. В моральном вакууме было ощущение беспомощности: утешение, что ничего другого не может быть, что нет смысла пытаться сопротивляться. Результат: «Покорность привела к вере в беспомощность, окончательному внутреннему оправданию подчинения»[201]. Если послушание является причинным требованием для злодеяний, значит, участие в зверствах создает послушание.
Психологический профиль преступников как добровольных или послушных не является проблемой. Важно только то, принимают ли культурный климат и власть государства мотивационные обоснования людей, утверждающих, что они убивают, калечат, пытают и насилуют, потому что им приказали это сделать.
Соответствие (конформизм)
Простое слово «соответствие» не имеет тот же смысл, что «подчинение авторитету», но заслуживает не меньшего внимания. Как в обосновании преступника, так и в идеологической версии обращение к соответствию – «Я просто делал то же, что и все остальные (так зачем меня трогать?)» – широко используется, весьма правдоподобен и имеет очевидный эмпирический смысл. Версии правонарушителей – плохие друзья, соседи или школа – появляются в народных массах в виде, подобном, например, следующему: «он был хорошим мальчиком, пока не попал в эту среду».
На первый взгляд идеологическая версия не привлекательна. Солдат вряд ли расскажет журналистам, что изнасиловал и убил мать на глазах у ее детей, потому что «это делали все остальные». Однако в более сложных описаниях давления, требования и ожидания ситуации – «Ты не знаешь, каково было тогда быть в деревне» – могут передать яркое ощущение временной потери выбора. Другие отрицания растягивают соответствие за пределы непосредственной ситуации и превращают его в более прочное алиби: «Я просто бездумно следовал тому, что в то время делали все остальные вокруг меня». Эта грустная история может мутировать в наиболее идеологически радикальную версию защиты конформизма: «Если бы вы были там, вы бы вели себя точно так же. Поэтому вы не имеете права судить меня». Это утверждение пугающе правдоподобно.
Необходимость и самооборона
Отрицание ответственности путем ссылки на необходимость является хорошо зарекомендовавшим себя подходом в уголовном праве. Подтекст может также обращаться к самообороне: «он собирался ударить меня ножом», «мы должны были спастись». Как и в случае с подчинением, это имеет отношение к непосредственной ситуации. Вы сталкиваетесь с очевидными опасностями и угрозами: террорист вот-вот бросит гранату, поэтому вы начинаете стрелять. Это может быть паника, рефлекторное действие или результат взвешивания шансов. Но любой разумный человек поступил бы точно так же. Что еще более спорно, угроза может быть менее непосредственной или более гипотетической: пытать террориста, чтобы раскрыть местонахождение «бомбы с часовым механизмом».
200
Gordon Horwitz, In the Shadow of Death: Living Outside the Gates of Mauthausen (London: I. B. Tauris, 1991), 80.