По разным причинам даже более демократические общества также могут практиковать буквальное отрицание. Правительства, демонстрирующие твердую формальную приверженность ценностям прав человека, предпочитают оспаривать обвинения на буквальном, фактическом уровне. «Мы бы никогда не позволили случиться чему-то подобному, поэтому этого не могло быть». Такой ответ обязателен на международной дипломатической арене, где финансовая помощь или стратегические союзы зависят от имиджа государства, соблюдения им стандартов в области прав человека. Отчет Даннера об активной дезинформации общественности правительством США с целью сокрытия резни в Эль-Мозоте в Сальвадоре в 1981 году является образцовым примером[227]. Одновременно с заявлениями о том, что Сальвадор прилагает все усилия для улучшения своего положения в области прав человека (и, следовательно, имеет право на помощь, которая должна быть утверждена Конгрессом), сотрудники посольства США в Сальвадоре и работники Государственного департамента участвовали в вычурных манипуляциях, отрицая то, что знали о резне.
Нет предела методам, которые используются, чтобы отрицать, скрывать, туманно объяснять или лгать о самых очевидных фактах. Это отчетливо видно в известных эпизодах исторического отрицания. Как только события переходят в разряд «истории», так сразу же становятся доступными дальнейшие опровержения: это произошло слишком давно, память ненадежна, записи утеряны, и никто никогда не узнает, что произошло. Усиление контроля за соблюдением прав человека, распространение по всему миру репортажей и достижения в области информационных технологий (прямые глобальные телевизионные трансляции, электронная почта, которая способна обходить цензуру) сделали буквальное отрицание текущих событий еще более энергичным. Пример – реакция сербского правительства на массовую гибель мирных граждан на рынке в Сараево в феврале 1993 года: либо смертоносного обстрела не было (боснийцы инсценировали его, использовав манекены или трупы из предыдущих инцидентов), либо боснийцы цинично обстреляли своих граждан, чтобы получить политическую выгоду путем обвинения сербов.
Буквальное отрицание обычно стоит за нападками на надежность, объективность и достоверность наблюдателя. Жертвы лгут, и им нельзя верить, потому что они имеют политический интерес в дискредитации правительства. Свидетели не заслуживают доверия или принадлежат к политической оппозиции. Журналисты и наблюдатели за соблюдением прав человека либо избирательны, предвзяты, действуют исходя из скрытых политических целей, либо же наивны, доверчивы и легко поддаются манипуляциям. Или задействуется магия отрицания: подобные нарушения запрещены правительством, поэтому оно не могло произойти.
Феномен «исчезновения» берет свое первоначальное определение из способности правительства отрицать, что что-то произошло. Потерпевший не имеет юридического статуса или физического тела; нет не только никаких улик для судебного преследования, но даже признаков преступления. В дискурсе аргентинской хунты реальные акты похищений, пыток и казней дополнялись вербальным актом отрицания; в противном случае можно было бы использовать такие термины, как «арест» или «задержание»[228]. Чтобы исчезновение рассматривалось как исчезновение, его необходимо отрицать. Кто-то «исчез без следа», потому что отрицание скрыло следы. Desaparecidos, «исчезнувшие», были людьми, которые, по словам командующего армией генерала Роберто Виолы, «отсутствуют навсегда»; некоторые жили в изгнании, работая под чужими именами в подрывной организации; некоторые были устранены как предатели их товарищами. Официально они не были ни живыми, ни мертвыми. Их «судьба» состояла в том, чтобы «исчезнуть»[229]. Власти не могли больше ничего сказать родителям, ищущим своих детей; что касается похищений прямо с улиц, тайных центров содержания под стражей и пыток, то их просто не было.
Буквальное отрицание вызывает больше доверия у иностранной аудитории: источники информации неизвестны; государства-покровители готовы смотреть в другую сторону; вещи слишком сложны для понимания. Однако в условиях, сложившихся внутри страны, эти отрицания даются нелегко. Слишком много людей знают, что происходит. О государственном терроре должны знать все, но их нужно заставить безмолвно и тайно вступить в сговор.
227
Mark Danner, The Massacre at El Mozote: A Parable of the Cold War (New York: Vintage Books, 1994).