Демократические трансформации 1980-х годов достигли момента истины гораздо раньше. Каждый из них был отличен от другого – то, что произошло в Чили, отличается от того, что произошло в Чехословакии, – но был один судьбоносный общий вопрос: что делать со злодеяниями и страданиями прошлого? Поиск истины или знаний стал мощной формой ответственности, что означает, как показано в главе 9, не просто обнаружение фактических доказательств, но и «примирение» с прошлым. Риторика апеллирует к тем же целям, что и «Восстановленная память»: преодоление отрицаний, подрыв подавлений, раскрытие ужасных тайн, столкновение с реальностью, лицом к лицу с правдой. Но «сделать что-нибудь» с прошлым означает нечто большее, чем просто правильно изложить ход событий. Доминирующим значением таких изложений является справедливость. Как следует поступать с преступниками из старого режима – эскадронами смерти, палачами, информаторами, коллаборационистами и их политическими начальниками? Должны ли их дела быть расследованы, а их самих (как и виновников семейных драм о сексуальном насилии) выследить, разоблачить, привлечь к суду и наказать, заставить перенести боль и унижение или возместить ущерб? Или вообще следует ограничиться немногим: позволить залечиться старым ранам, добиться национального примирения, сохранить хрупкую демократию, чтобы мы могли «подвести черту под прошлым» и «перевернуть страницу истории»? Это может означать тайный сговор, подготовку к дальнейшему культурному отрицанию, но также может означать «сделать что-то совершенно иное: простить обидчиков, искать примирения между ними и их жертвами, интегрировать их в реформированный социальный порядок»[259].
Здесь мы рассматриваем, как прошлое преступников (а также некоторых свидетелей и жертв) отрицается и блокируется. Я начну с личного уровня: с того, как люди забывают или «так сказать, забывают» неприятные воспоминания. Ставшие достоянием общества исторические сведения о событиях признаются, но собственная роль в них исключается. Есть два основных симптома того, что можно назвать «синдромом Курта Вальдхайма»: первый: «В то время я не знал, что происходит», и второй: «Может быть, я знал тогда, но потом забыл все это»[260]. Синдром этот был ярко продемонстрирован в 1994 году на Версальском процессе над французским военным коллаборационистом Полем Тувье, чиновником полиции, обвиненным в убийстве семи еврейских заключенных под Лионом в 1944 году. На вопрос, знал ли он об антиеврейских указах правительства Виши, он ответил: «Нет, я пропустил это». Знал ли он о массовых депортациях в Германию? «Тогда у нас не было телевидения. Я не знал об этом»; или «Я не помню. Для меня все это было слишком сложно»[261].
Меня интересуют в основном преступники. Но прототипическое отрицание «мы не знали» («тогда у нас не было телевидения») разделяется и сторонними наблюдателями. Есть три варианта: буквальная невиновность, незнание и забвение. Самая простая противоположность – это признание.
Сегодня на общественной арене становится все труднее поддерживать буквальное отрицание прошлого. Это не значит, что обо всех массовых зверствах и страданиях известно. Но если о них рассказать, их труднее отрицать. Новые политические пространства и технологические методы проверки и записи не могут легко контролироваться и ограничиваться сильными мира сего: сообщения глобальных СМИ, электронная связь, репортажи с места событий, показания жертв, международные наблюдатели, открытие секретных досье.
Однако любой предполагаемый преступник – например, в трибуналах по военным преступлениям в Руанде или Боснии – все еще может заявлять о своей буквальной невиновности. Защита никогда не предложит идеологического обоснования, поэтому суд становится не политическим событием, а, как и было задумано, юридической игрой. Аргументом выдвигается ошибочная идентичность: «Вы взяли не того человека». Вопросы личности и виновности возникают в судебных процессах по делам о геноциде или военных преступлениях так же, как и в обычных уголовных судах. Ни одна международная система не может гарантировать, что буквальное отрицание не может защищаться до конца: хаотичные условия того времени, развал внутренних правовых систем, преднамеренные обвинения в мести, угасание интереса СМИ.
259
Stanley Cohen, «State Crimes of Previous Regimes: Knowledge, Accountability and the Policing of the Past», Law and Social Inquiry, 20 (1995), 7-50.
260