Сегодня у ее домоправительницы был выходной, и Эмма, прогнав из кухни их преданную няню Клару, сама приготовила обед. Она наслаждалась простой радостью приготовления пищи и представившейся в кои-то веки возможностью поработать не головой, а руками. Это краткое погружение в домашнее хозяйство освежило ее. Позднее она присоединилась к Кларе и детям, ужинавшими в детской, и испытала столь глубокое успокоение в их незамутненном тревогами мирке, что ее собственные заботы вмиг развеялись.
„Это было чудесно”, – сказала себе Эмма и решила, что не должна лишать себя больше детского общества, как это часто случалось с нею в последнее время. Она не должна допускать, чтобы бизнес так безжалостно отбирал у нее те часы, которые она могла уделять детям. Они переживали очень важный период своего развития, и Эмма желала разделять его с ними. „Даже Эдвина была теплее в общении и более открытой, чем обычно, во время их совместного ужина”, – отметила про себя Эмма. Неожиданное заявление Эдвины о ее любви к дяде Уинстону было тоже примечательным, если учесть пугавшее Эмму отсутствие у нее каких-либо чувств к большинству людей. Оно вселяло надежду на перемены к лучшему.
Разбегающиеся мысли Эммы сосредоточились на дочери. Конечно, она Фарли до мозга костей, плоть от плоти, в этом не было сомнений. Эмма давно обнаружила поразительное сходство Эдвины с ее бабушкой по отцу. Она была точной копией, зеркальным отражением Адель. „Интересно, заметят ли это когда-нибудь Уинстон или Фрэнк, – подумала она. – Они не упустят случая поговорить на эту тему. Вот Блэки – другое дело, он ведет себя совсем по-другому”. Эмма подозревала, что он давным-давно обо всем догадался, но хранит полное молчание на этот счет и ни разу ни даже легким намеком, ни многозначительным взглядом, ни неосторожным замечанием не обмолвился о своей догадке.
Потом Эмма вспомнила об Эдвине Фарли. Она ненавидела его с прежним постоянством, но характер ее отношения к нему изменился. Теперь ее ненависть шла скорее из головы, чем от сердца, и стала еще опаснее, приобретя точную направленность и цель.
Даже если бы Эмма захотела забыть о семье Фарли, ей было бы нелегко этого добиться, ведь „Йоркшир морнинг газет” постоянно извещала об их общественной и прочей деятельности. Она достаточно много знала об Эдвине, знала, что он служил в армии в чине капитана и был награжден крестом Виктории „за выдающуюся храбрость при исполнении служебного долга".,3а храбрость, надо же…” – думала Эмма, презрительно кривя губы. Только вчера она видела в газете сообщение о том, что у него родился сын. „Леди Джейн Фарли, дочь графа Карлсмура, разрешилась от бремени семифунтовым мальчиком, нареченным при крещении Родериком Адамом в честь двух его дедов”.
Но жизнь Эдвина Фарли мало занимала ее, по крайней мере, в настоящий момент. Главными мишенями для нее были Адам и Джеральд по той простой причине, что они контролировали все предприятия, принадлежавшие Фарли, и значит в их руках находилось будущее и судьба всего семейства. За прошедшие годы к Эмме пришло понимание того, что именно через бизнес она может наиболее реально нанести им удар. Она уже создала для них большие проблемы на фабрике Томпсона, где они не могли найти замену работникам, которых она переманила к себе. Она знала все о состоянии их дел. Она собирала информацию обо всем этом с бесконечным терпением, невероятным усердием и в полном секрете. Сейчас она была уже готова спланировать на будущее свои действия против них. Фарли были открыты и уязвимы для нее, и не подозревали об этом! Адам Фарли никогда не проявлявший слишком большого усердия в делах, в последнее время почти совсем забросил бизнес. Какая-то непонятная болезнь сразила Оливию Уэйнрайт-Фарли, и Адам стал еще реже, чем прежде, приезжать в Йоркшир. Все бразды правления оказались в руках Джеральда, этого напыщенного дурака. Вот где было слабое звено той цепи, которую она собиралась разорвать и отбросить прочь точно так, как когда-то они расправились с ее отцом, с нею самой и ее дочерью. И главным виновником всего был Джеральд, на которого не могли без отвращения смотреть ее ярко-зеленые глаза. Ни одна женщина в мире не в состоянии вычеркнуть из памяти ненависть к мужчине, пытавшемуся ее изнасиловать, и Эмма здесь не была исключением.
Да! Джеральд Фарли был ключом к их падению. Все, что от нее требуется, это – подставить им ножку в нужный момент, подтолкнуть и идти дальше, оставив их барахтаться в грязи. Эмма не сомневалась в конечном итоге сражения. Если она поставила себе цель, то ничто не остановит ее на пути к ней.
Прозвенел звонок входной двери, эхом отдавшийся в тишине дома и заставивший Эмму вздрогнуть и оторваться от мыслей о Фарли. Она поднялась и вышла в холл, двигаясь по своему обыкновению так быстро, что ее шелковое платье с шумом рассекало воздух. Недоумевая, кому она могла понадобиться в столь поздний час, Эмма открыла дверь и увидела за ней разносчика телеграмм.
„Добрый вечер, миссис”, – сказал он, вежливо прикоснувшись пальцами к козырьку фуражки. Он вручил ей телеграмму, снова откозырял и сбежал по ступеням лестницы. Эмма заперла за ним дверь и уставилась на желтый конверт. Вне всякого сомнения, это была телеграмма от Уинстона, извещавшего о своем приезде.
Эмма перешла на середину холла и встала под хрустальной люстрой – там было светлее – и вскрыла конверт. Ее глаза нетерпеливо пробежали верхнюю строчку, после чего становились все шире и шире, а улыбка сползла с лица Эммы, по мере того, как она читала:
„С глубоким прискорбием и огромным сочувствием Военное министерство вынуждено сообщить Вам, что Джозеф Дэниель Лаудер, рядовой первого батальона Шотландского полка морской пехоты, убит в бою во Франции 14 июля… ”
Последние слова поплыли перед ее глазами и стали сливаться вместе. Потрясенная и ошеломленная Эмма в ужасе опустилась в одно из кресел в холле, в первый момент не поверив прочитанному. Невидящим взором она уперлась в стену напротив, губы ее дрожали, в глазах потемнело. Случайно ее отсутствующий взгляд упал на скомканную телеграмму, которую продолжали сжимать ее пальцы. Она расправила бумагу и перечитала ее с начала. Ужасные слова телеграммы медленно проникали в ее сознание и разрывали сердце.
„Это неправда! Здесь какая-то ошибка! Это чудовищное недоразумение!” – безмолвно кричала Эмма, мотая головой из стороны в сторону и отказываясь верить тому, что читали ее глаза. „Джо не мог умереть!” Спазм перехватил ей горло, когда ужасающая правда дошла до нее, и она, словно парализованная страшным ударом, застыла, окаменев, в кресле.
Эмме показалось, что прошла вечность, пока она сумела заставить себя подняться из кресла и, с трудом переставляя дрожащие ноги, ничего не видя перед собой, направилась к лестнице. Ощущая чудовищную слабость, охватывающую все тело, близкая к обмороку, она была вынуждена ухватиться за перила, чтобы не упасть. Эмма едва смогла вползти вверх по лестнице, волоча налитые свинцом ноги и двигаясь словно старуха, скованная артритом. Спотыкаясь на каждом шагу, она вошла в спальню, без сил упала на кровать и долго неподвижно лежала, словно в трансе, уставившись потухшими от горя, невидящими глазами в потолок.
„Бедный Джо! Быть убитым всего через несколько недель пребывания на фронте. Он был слишком молодым, чтобы умереть. Это несправедливо! Несправедливо!” Эмма заплакала, не утирая слез, катившихся по лицу. „Я никогда больше не увижу его, и дети не увидят… ” Мысли о Ките и Эдвине, так спокойно спавших в своих кроватках, застучали в ее голове. Она не в состоянии сообщить им эту весть. Нет, только не сейчас! Но и утро уже так скоро.
Беспорядочные мысли метались в ее воспаленном мозгу. Как умер Джо? И где его тело? Она захотела получить тело Джо, чтобы похоронить его по всем правилам, совсем забыв о полнейшей нереальности своего желания в существующих обстоятельствах. Мысль о том, что тело Джо, изуродованное и никому, кроме нее ненужное, валяется сейчас где-то на полях Франции, терзала ее. Этот пугающий образ глубоко и надолго поселился в ее душе.
Эмма лежала в своей спальне, забыв о времени, покинутая и одинокая в своем горе, и наблюдала за тем, как уходит ночь. Она безутешно вспоминала Джо, такого доброго и честного во всем. Теперь она прощала ему все то, что когда-то раздражало ее, и забыла о своих страданиях на супружеском ложе. Она старательно отметала все дурное, помня все самое лучшее. Всю ночь она оплакивала потерянного ею хорошего человека, каким он и был на самом деле, и свою, прожитую вместе с ним жизнь.