“Почему вы все такие… Безжалостные?”
Мне нечего было ответить на этот вопрос, чувствовались неловкость и стыд. Я попыталась взять Джастина за руку, но он отдернул ее от меня. Не дождавшись ответа, юноша продолжил:
“Чара… Помнишь, кто был сосудом лет десять назад?”
Напрягая извилины в попытках пробудить воспоминания из детства, я покачала головой, понимая, что в моей памяти не было подобной информации. Вздохнув, Джастин начал рассказ:
“Обычно, когда стоит вопрос о том, кого выбрать в качестве нового сосуда, выбирают наиболее молодого кандидата, лет от пятнадцати до двадцати. Но когда я был еще совсем мальчишкой… Мой дед попытался вывести сосуд из деревни, спасти его от всей боли и страданий. Их поймали обоих в нескольких километрах от ворот. От полученных травм при поимке сосуд скончался, и встал вопрос о том, как нужно наказать моего деда. Сама знаешь, закон запрещает помогать таким, как тот, которого мы сегодня видели на улице… Недолго думая, “инквизиция” поставила моего предка на его место. Так впервые в истории нашей деревни сосудом стал старик.”
Джастин замолчал, давая мне обдумать сказанные им слова. Кажется, я стала понимать, кто именно был изображен на той полусожженной фотографии.
“И что дальше?”
“А дальше… Дальше с ним произошло все, что обычно происходит с другими сосудами. Общественное порицание. Отказалась семья, близкие. Все. Кроме меня. Я был тогда еще слишком молод, чтобы повестись на пропаганду фанатиков. Мы часто сидели с ним на заднем дворе, пока родители не видели. Он рассказывал мне различные истории, шутил и играл со мною, и тогда я понял, что процесс перевода человека в сосуд абсолютно не меняет его. Меняет лишь отношение людей. Не все смогут выдержать годы “очистки”. Многие озлобляются, теряют веру в человечество.
Слова Джастина меняли мое мировоззрение прямо на корню. Еще сегодня утром я ничем не отличалась от обычного жителя деревни, можно даже сказать, была частью этого… Культа? Тяжело было признавать, что каждый сосуд, по сути, являлся обычным человеком, которого общество избрало как мальчика для битья, ответственного за все беды в деревне. Из моего рта вырвался вопрос:
“И что с ним стало дальше?”
Глубоко вздохнув, Джастин поднял голову, смотря мне прямо в лицо. Радужная оболочка его глаз была окрашена в желтый вместо привычного голубого.
“Умер. Через год. На одном из обрядов.”
Я захлопнула раскрытый в удивлении рот, переваривая информацию. Мне становилось понятно, почему Джастин так презирал все, связанное с наказанием сосудов. У него есть свои причины, и, честно говоря, он заставил меня поверить в его точку зрения. Покосившись в сторону двери, я задала вопрос, понимая, что вернуться к разговору на нормальные темы уже не получится:
“Ну… Я тогда, наверное, пойду?.. Завтра в то же время, в том же месте?”
Джастин зажмурился, и когда он в следующий раз открыл веки, цвет его глаз пришел в норму. Он мягко улыбнулся, придвигаясь ко мне и целуя в щеку, тут же измазавшись в слое косметики.
“Да. Иди.”
Я крепко обняла его на прощание, после чего встала с дивана и вышла из комнаты. Надев свои кроссовки, которые, впрочем, можно было и почистить вечером перед свиданием, распахнула дверь и вышла на улицу. Уже вечерело, похоже, мы засиделись с Джастином допоздна. Родители наверняка волнуются, а мне очень не хотелось, чтобы они нервничали, почем зря. Я решила добежать до дома пешком, благо, маршрут сохранился в голове достаточно хорошо.
Примерно минут через десять я попала на знакомую улицу… Ту самую, на которой мы с Джастином увидели сосуд. Замедлив шаг, я продолжила движение вперед, беспокойно оглядываясь по сторонам. Холод пробирал до костей, хоть и одета я была в теплый свитер, да и вообще на улице лето!
Лужа крови на мостовой. И больше ничего. След крови никуда не тянулся, будто бы сосуд просто растворился в воздухе. Это пугало. Я аккуратно обошла жидкость, стараясь не вляпаться в нее обувью, после чего заспешила домой.
Ноги сами донесли меня до входной двери в кратчайшие сроки. Переводя дух, я постучалась, ожидая, что кто-нибудь мне откроет. Так и вышло - через полминуты дверь распахнулась, и на пороге предстала мама, взволнованно глядя на меня:
“Ты опять гуляла допоздна?”
Я поникла, не зная, как оправдаться. Да уж, у меня редко получалось делать что-то вовремя. Но это не со зла и не специально, я просто редко могла контролировать себя. Мама пустила меня внутрь, после чего все же мягко улыбнулась, разрядив обстановку. Она сказала мне, что папа уже давно вернулся с работы, и что они оставили мне шоколадный пирог. Я кивнула, поблагодарив ее за заботу, после чего сразу же направилась на кухню.
Отец сидел спиной к входу, читая вчерашнюю газету. На его носу с небольшой горбинкой сидели очки в черной оправе. Как обычно, он был одет строго и интеллигентно - в чистую белую рубаху, заправленную в темные брюки, волосы всегда коротко пострижены. В конце концов, такая внешность была необходима тому, кто постоянно работает с людьми. С первого взгляда отец мог показаться очень холодным человеком, но это было не так. Я бросилась ему на шею, обхватываю его руками и целуя в щеку. Папа улыбнулся, откладывая газету на стол и поворачиваясь ко мне, чтобы потрепать за щеку. Он спросил:
“Ну, как прошло свидание? Без эксцессов?”
Я довольно кивнула головой, чувствуя, как в легкие проникает тот самый запах уже остывшего, но не менее вкусного пирога. Руководствуясь логикой “еда может испортиться, а отец нет”, еще раз обняла папу, после чего, помыв руки в раковине, накрыла себе поздний ужин. Хоть я и просила у мамы оставить мне всего пару кусочков, на тарелке лежала как минимум половина торта. Конечно, весь его одолеть у меня не получится, но мне все равно было приятно.
Пока выпечка стремительно исчезала в моем рту, отец решил завести разговор. Сняв очки, он обратился ко мне:
“Как тебе этот… Джастин? Хороший парень, не обижает тебя?”
Я постаралась прожевать очередной кусок побыстрее, тут же сильно закашлявшись. Ничуть не смутившись, папа встал со своего места и похлопал меня по спине, позволив пирогу продолжить свой путь по моему пищеводу.
“Спасибо… Да, конечно! Он очень милый!”
Снова расплывшись в улыбке, папа погладил меня по голове, после чего вернулся к чтению газеты, дав мне спокойно завершить трапезу. Когда я полностью насытилась и убрала остатки пирога в холодильник, то решила, что было бы неплохо убраться в моей комнате. Честно говоря, обещание сделать это было дано моей маме еще несколько дней назад, но руки дошли только сегодня. Вечно вдохновение и желание работать приходит под ночь… Или это я просто себя так утешаю, так как знаю, что все равно не буду ничего делать ночью?
Груды грязного белья были сложены в новенькую стиральную машинку. Честно говоря, ненависть к мытью одежды была рождена как раз из-за того, что это приходилось делать вручную, в раковине, при помощи хозяйственного мыла. Теперь же откладывать все до последнего момента стало привычкой, несмотря на помощь технологий.
Пыль была стерта со всей мебели, заляпанное стекло теперь сияет на свету, как полярная звезда. Мусор был убран со всех уголков, и теперь случайный прохожий мог бы подумать, что в этой комнате живет девочка. Удовлетворенная своей работой, я стала готовиться ко сну.
Гасится настольная лампа, зажигается маленькая восковая свеча. Я ставлю ее на пол, садясь перед ней на колени. Перед сном каждый житель деревни должен наизусть читать молитву. Она действительно внушительных размеров, но достаточно рассказать лишь последние четыре строчки. Согнувшись над горящей в полумраке свечкой, я складываю ладони вместе, начиная тихо бормотать:
“Во избежание снисхождения ада на Землю,
Во избежание поглощения наших душ злом,
Весь первозданный грех должен…”
На последних строчках мой голос задрожал. В голове начали проноситься слова, сказанные сегодня Джастином, про сущность культа, про жертву его деда. Перед глазами застыл образ истекающего кровью человека, отклоненного и порицаемого обществом. Сегодня произошло столько всего, повлиявшего на мое укрепленное годами пропаганды мнение… Что я просто не могла закончить молитву. Ком встал в горле, мешая прочитать последнюю строчку. Немного поколебавшись, я тяжело вздохнула, гася свечку и убирая ее в укромный уголок. Теперь вся затея этого культа казалась мне в корне неправильной… Наверное, это к лучшему?