Для автора нет ничего более радостного, чем надписывать свою книгу, обросшую историей: побывавшую у друзей, падавшую в ванну, испачканную пролитым кофе и пожелтевшую от солнца. У меня в библиотеке есть очень старые издания — Мелвилла, По, Блейка, — которые я обожаю, хотя их внешний вид делается все хуже. Я знаю, как можно сродниться с книгой, чьи пятна и потертости стали знаками вашей общей истории. Что может быть прекраснее такого союза формы и содержания, чем роман о воспоминаниях, вроде «Сотканного мира», отмеченный следами пережитых вместе с ним событий?
Книга вышла в 1987 году, как и первый фильм «Восставший из ада», и представляла собой значительное отступление от запредельного ужаса, с которым мое имя ассоциировалось на тот момент. Критики заявляли, что я отказываюсь от стиля, что мое воображение слишком мрачно для того жанра, в котором я пытаюсь писать, и что лучше бы мне оставаться в нише «хоррора». Однако реакция читателей, включая и любителей моих ранних работ, была на удивление положительной. Книга прекрасно продавалась и продолжает продаваться до сих пор, теперь уже на разных языках. Благодаря ей родились другие произведения искусств, созданные читателями, пожелавшими рассказать историю по-своему: картины, стихи, музыка и даже опера, которую собирались ставить в Париже. Я пришел к выводу, что жуть, привнесенная мной в сюжет, вовсе не создает сложностей, а, наоборот, способствует достижению цели. Конечно, в книге есть магия и красочные фантазии. Однако Фуге — волшебным небесам из романа — грозит безвозвратная гибель, и силы, что надвигаются на нее, это вовсе не дешевые страшилки. Это извечная человеческая жестокость и извечное человеческое отчаяние.
Конечно, сказки о потерянном рае лежат в основе нашей культуры; ведь все мы изгнаны из некоего благословенного места.
Что же это за место? Память о состоянии полного довольства, оставшаяся от того времени, когда мы считали себя цельными, поскольку еще не сознавали факта своего физического отделения от матери? Или же религиозные представления, слишком глубоко засевшие в наших клетках и потому не поддающиеся интеллектуальному исследованию, изучающему наши связи с планетой, с животным миром, со светилами? Может быть, это вера? Или же благословенная уверенность?
Разумеется, рассказчику нет необходимости знать ответы на все поставленные вопросы. От него требуется лишь заинтересованность, чтобы их задавать. «Сотканный мир» полон неразгаданных загадок. Отчего Иммаколата так сильно ненавидит ясновидцев? Существо из Пустой четверти — это ангел или же нет? И если сад из песка, где он несет свою безумную вахту, не является райским садом, откуда тогда взялись ясновидцы? Конечно, разгадки можно было бы отыскать и записать, но я уверен, что они поставили бы новые вопросы, а ответы, в свою очередь, породили еще вопросы. Так что при всем масштабе и разветвленности сюжета в романе нет попыток заполнить все пробелы придуманной истории. «Ничто нигде не начинается», — говорится в первой фразе. Подобные фразы есть во множестве уже написанных историй, и их напишут еще не раз. Меня не раз просили сочинить продолжение, но я не стану этого делать. История не завершена, но я сказал все, что мог.
Это не значит, что мое отношение к роману не меняется. За прошедшие десять лет я переживал периоды, когда он совершенно переставал мне нравиться. Временами меня даже раздражало, что книга в таком почете у читателей, хотя существуют и другие, гораздо более интересные работы. И вот когда мое раздражение достигало верхней точки, я опрометчиво начинал осуждать фантастическую литературу в целом. Я поносил ее за элементы эскапизма, выделяя склонность фантастов доносить до читателя социальные, моральные и даже философские выкладки за счет прославления добродетелей героев. Я делал это из искреннего желания защитить любимый жанр от обвинений в тривиальности и банальности, однако мое рвение увело меня в сторону. Да, сюжеты фэнтези замысловато вплетаются в ткань повседневной жизни, преподнося самые важные идеи в иносказательной форме. Но эти книги хотя бы на время выводят читателей за рамки нашего обыденного «я», освобождают от мира, который ранит и разочаровывает нас, позволяют побродить там, где живет магия и возможно перерождение. Хотя в своих последних работах я все больше сосредоточиваюсь на реальности, которая причиняет боль и разочаровывает, как читатель я заново открыл для себя радости бесстыдного эскапизма: рассказы лорда Дансени, ранние произведения Йейтса, живопись Сэмуэля Палмера и Эрнста Фукса.
Однако автор, написавший «Сотканный мир», исчез. Я не потерял веру в очарование фэнтези, но в той книге есть беззаботная сладостность, больше (по крайней мере, в настоящий момент) не присущая моему перу. Должно быть, наступило другое время года, а «Сотканный мир» был написан ароматной весной. Возможно, придет новая весна. Но те нежные выдумки очень далеки от человека, пишущего сейчас эти слова.