С первого вздоха это создание знало свое дело – устрашать. Его лицо, еще выпачканное слизью последа, повернулось к Кэлу.
– О Боже...
Кэл повернулся к торговцу, но тот скрылся из виду.
– Я же говорю! Я не знаю, где этот чертов ковер!
Шэдвелл не отвечал. Ублюдок Мамаши был уже совсем рядом.
– Боже, Шэдвелл, вы слышите меня?
– Кэл, —раздался чей-то голос.
Он замолчал и, не веря своим ушам, уставился на отродье.
– Кэл, —опять сказало оно.
Оно подняло голову, и его лицо, хоть и лишенное черепа, было узнаваемым. Фамильное сходство с Элроем окончательно доконало Кэла, и он начал вопить, как безумный, умоляя Шэдвелла забрать от него это существо.
Единственным ответом было эхо его собственного голоса. Детеныш вдруг рванулся и вцепился длинными пальцами в лицо Кэла, прильнув к нему скользким, вонючим телом. Чем сильнее Кэл сопротивлялся, тем крепче становилась хватка.
Остальные отродья окружили его, оставив своему младшему. Нескольких минут от роду, он уже обладал поразительной силой, стиснув Кэла так, что трудно было дышать.
Приблизив лицо к Кэлу, он вновь заговорил, но на этот раз из гниющего рта исходил голос не его отца, а Иммаколаты.
– Скажи! Скажи, что ты видел!
–Я только видел место... – пробормотал он, пытаясь увернуться от ручейка слюны, стекающего с подбородка твари. Слюна все же попала ему на кожу, обжигая, как кипящий жир.
– Ты знаешь, чтоэто за место?
– Нет... Не знаю...
– Но ты мечтал о нем? Искал его?
– Конечно. Кто же не мечтал о рае?
Мгновенно он перенесся мыслью от теперешнего кошмара к тогдашней радости. К его полету над Фугой. Воспоминание придало ему силы. В этот момент он готов был скорее погибнуть, чем позволить Шэдвеллу наложить лапы на эту красоту.
Казалось, сын Элроя почуял это. Его хватка сделалась еще крепче.
– Я скажу! – крикнул Кэл. – Скажу все!
И внезапно он начал говорить. Но это было совсем не то, что они хотели слышать. Он повторял расписание электричек от Лайм-стрит, которое помнил наизусть. Это началось в одиннадцать лет, когда он увидел по телешоу человека с феноменальной памятью, помнящего все футбольные матчи – состав команд, голы, подачи – с 1930-х годов. В высшей степени бесполезное свойство, но Кэла оно впечатлило, и он стал тренировать память. Он целыми днями заучивал, расписание местных линий и запомнил его надолго, хотя с трудом мог вспомнить имена некоторых знакомых.
Конечно, эти сведения устарели, но откуда Шэдвеллу и его шайке знать об этом?
Поэтому он снабдил их информацией в избытке. Поезда на Манчестер, Крю, Стаффорд, Бирмингем, Ковентри, Челтенэм-Спа, Ридинг, Бристоль, Эксетер, Солсбери, Лондон, Колчестер; время прибытия и отправления; какие из них ходят в будни, а какие – по выходным.
«Я – Чокнутый Муни», – подумал он опять, читая воображаемое расписание чистым, радостным голосом дебила. Эта шутка совершенно обескуражила монстра, который смотрел на Кэла непонимающими глазами.
Иммаколата опять что-то угрожала, но он ее едва слышал. Ритм расписания захватил его. Объятия детеныша становились все крепче; скоро кости Кэла должны были хрустнуть. Но он продолжал говорить, уже не слыша своего голоса.
«Это как поэзия, сынок, – сказа Чокнутый Муни – Ты не слышишь своих стихов сам. Только читаешь их».
Может, так оно и было. Строфы дней и строки часов становились стихами перед лицом смерти.
Он знал, что они убьют его, когда окончательно поймут, что он их дурачит. Но он надеялся, что его дух впустят в Страну чудес.
Он уже перешел к шотландскому направлению – поезда на Эдинборг, Глазго, Перт, Инвернесс, Абердин, – когда появился Шэдвелл. Торговец покачал головой и что-то сказал Иммаколате – вроде того, что нужно спросить старуху, – потом повернулся и пошел в темноту.
Похоже, скоро развязка.
Хватка вдруг ослабла. Он напрягся в ожидании последнего удара, но его не было. Вместо этого тварь отпустила его и засеменила за Шэдвеллом, оставив Кэла лежать на земле. Он едва мог двигаться от боли во всем теле.
Он понял, что неприятности еще не кончились, когда пот на его лице похолодел. Мамаша ужасных детей нависла над ним, потом навалилась всей бесплотной тяжестью, похоронив его лицо меж своих массивных грудей. Он содрогнулся от отвращения, но оно сменилось другим чувством, когда она втиснула ему в рот сосок. Он начал сосать, чувствуя во рту горький привкус. Этого его сознание уже не выдержало, и ужас сменился сном.
Ему снилось, что он лежит в темноте, на мягкой постели а женский голос поет ему тягучую бессловесную колыбельную. Легкие пальцы пробегали по его животу и промежности. Они были холодными, но знали больше любой шлюхи. Его судорожное дыхание готово было прорваться криком, и пальцы успокаивали его, продолжая свою игру, пока его мужское естество не напряглось. Несмотря на эрекцию, он был беспомощен, как дитя, и она склонилась над ним, как мать, укачивая в объятиях.
Волны наслаждения уносили его в темноту, где звучала только песня без слов. Наконец, и она смолкла.
Он проснулся в слезах. Кое-как умудрился встать. На его часах было без девяти два. Последняя электричка давно ушла, а до рассвета оставалось еще много часов.
VI
Больные души
1
Иногда Мими спала, иногда просыпалась. Но полный беспокойства сон мало отличался от бодрствования, пронизанного обрывками мыслей, бессвязных, как сны. Однажды ей показалось, что в углу комнаты плачет маленький ребенок, который умолк только когда вошла сестра. В другой раз ей неясно, как через матовое стекло, привиделось какое-то место, которое она знала, но забыла, и ее старые кости заныли от желания попасть туда.
А потом пришло еще одно видение, которое ей больше всего хотелось прогнать. Но оно не уходило.
– Мими? – сказала черная фигура.
Болезнь затуманила зрение Мими, но она узнала незваную гостью. После долгих лет наедине с ее тайной кто-то из Фуги, наконец, нашел ее. Но с этой женщиной у нее не могло быть радостной встречи. Колдунья Иммаколата явилась исполнить свое обещание, данное еще до того, как Фуга была спрятана – что, если ей не суждено править Чародеями, она уничтожит их. Она утверждала, что происходит по прямой линии от Лилит, и ее уважали, но ее притязания власть могли вызвать только смех. Чародеи не привыкли кому-либо подчиняться и обращали мало внимания на генеалогию. Насмешки и бессильная злоба сделали эту женщину тем, чем она была сейчас, – одержимой. Теперь она стояла перед последней Хранительницей ковра и была готова ко всему.
Когда-то Совет преподал Мими кое-что из Древней Науки чтобы она могла защитить себя в таких ситуациях. Конечно, это были слабые чары, способные только заставить врага растеряться. Но они очень помогли ей, когда она осталась жить в Королевстве одна, без любимого Ромо. За эти долгие годы к ней не приходил никто – ни чтобы отобрать ковер, ни чтобы сказать, что ожидание окончено. Напряжение первых лет спало, она сделалась ленивой и многое забыла. Так было со всеми ими.
Только в конце, когда она осталась одна и осознала, как хрупко ее существование, она стряхнула с себя оцепенение и попыталась послать мысленный сигнал, но безуспешно. Потом удар. У нее ушло полтора дня на то, чтобы написать письмо Сюзанне – письмо, где она вынуждена была приоткрыть краешек тайны. Приходилось спешить – времени оставалось мало, и она чувствовала приближение опасности.
Видимо, Иммаколата услышала ее зов, обращенный ко всем Чародеям, живущим в Королевстве. Это была ошибка. Как она могла забыть о Колдунье?
И вот она явилась к ее смертному одру.
– Я сказала сестре, что я твоя дочь, – сказала она, – и что мне необходимо побыть с тобой наедине.
Если бы у Мими были силы, она бы сплюнула от отвращения.
– Я узнала, что ты умираешь, и вот зашла попрощаться. Мне сказали, что ты лишилась дара речи, поэтому я не жду от тебя признаний. Мы же обе знаем, что можно говорить и без слов, правда?