Снизу раздался голос Гидеона. Поглядев туда, он увидел, что троица выносит во двор большой свернутый ковер.
– Заноси влево, Базо! Влево! Ты что, не знаешь, где лево?
– Я и заношу влево!
– Не твое лево, идиот! Мое!
Птицу на подоконнике эти крики ничуть не беспокоили. Она казалась вполне счастливой.
Кэл пошел вниз. Ему оставалось лишь попробовать добраться до 33 по стене. Последний шанс. Он пожалел, что не догадался захватить с собой зерна. Оставалось надеяться лишь на увещевания.
– Не вышло? – спросил Шэн, когда он вышел.
– Окно не открывается. Попробую залезть отсюда.
– Вряд ли это у тебя получится, – заметил Базо, почесывая живот, выдававший в нем любителя пива.
– Все равно попытаюсь.
– Осторожнее, – предупредил Гидеон.
– Спасибо.
– ...Ты можешь сломать себе шею.
Цепляясь за выбоины в стене, Кэл полез наверх. От подоконника его отделяло футов восемь.
Он снова испытал ощущение, пережитое на лестнице. Хотя взбираться было сравнительно легко, он всегда плохо ладил с высотой.
– Похоже на ручную работу, – сказал внизу Гидеон, и Кэл посмотрел туда. Грузчик склонился над расстеленным на земле ковром.
Рядом встал Базо. Сверху была видна его лысина, которую он старательно зализывал.
– Жаль, что он такой ветхий, – сказал Шэн.
– Придержи лошадей. Давай рассмотрим получше.
Кэл вернулся к своей задаче. По крайней мере, теперь они не глазели на него. Наверху не было ветра, и солнце жгло еще сильнее; ручейки пота стекали по его спине до самых ягодиц. Он висел на стене, словно распятый.
Снизу донесся шепоток восхищения.
– Ты погляди, какая работа! – воскликнул Гидеон.
– Знаешь, что я думаю? – понизил голос Базо.
– Не знаю, пока не скажешь.
– Можно снести его к Гилкристу. Он дает хорошие деньги.
– Шеф узнает, – возразил Шэн.
– Тише, – Базо напомнил товарищам о присутствии постороннего. На деле Кэл был слишком поглощен своим занятием, чтобы обращать внимание на это мелкое воровство. Он добрался до стены и теперь пытался встать на ней. – Разверни его, Шэн, посмотрим, какой он весь.
– Думаешь, он персидский?
– Хер его знает.
Кэл медленно выпрямился и взглянул на подоконник. Голубь все еще сидел там.
Снизу он слышал звук расстилаемого ковра и возгласы восхищения.
– Эй, – прошептал он голубю, – ты меня помнишь?
Птица не реагировала. Кэл сделал один шаг по стене, потом другой.
– Иди сюда, – простонал он, как настоящий Ромео.
Птица, казалось, узнала своего хозяина и кокетливо наклонила голову.
– Ну, иди, – Кэл, забыв об осторожности, протянул руку к окну.
Тут его нога соскользнула с крошащегося кирпича. Он вскрикнул, испугав птиц, взлетевших с подоконников вокруг, хлопая крыльями – иронические аплодисменты, – и его взгляд метнулся вниз, во двор.
Нет, не во двор: двор исчез. Его весь занимал полностью развернутый ковер.
То, что случилось потом, заняло доли секунды, но то ли ум его работал быстрее, то ли время растянулось, и он смог разглядеть зрелище во всех деталях.
Время заставило краски ковра потускнеть, превратило алый цвет в розовый, а кобальт – в чахлую голубизну, но общее впечатление было поразительным.
Каждый дюйм ковра, даже его края, покрывали причудливые изображения, совершенно непохожие друг на друга. Но их детали не терялись: изумленные глаза Кэла видели их все разом. В одном месте дюжина узоров сплеталась воедино; в другом они стояли рядом, заслоняя друг друга, как непослушные дети. Некоторые вырвались на края, а другие, напротив, тянулись к центру, чтобы присоединиться к царящей там толчее.
На самом поле ковра ленты разных цветов выписывали причудливые арабески на зелено-коричневом фоне, напоминая стилизованные изображения животных и растений. Центр ковра украшал большой медальон, горящий цветами, как осенний сад, по которому шли сотни геометрических фигур, в которых можно было найти и хаос, и строгий порядок, и цветок, и теорему.
Он охватил все это одним взглядом. Следующий взгляд уловил изменения в картине.
Краем глаза он увидел, что окружающий мир – дом, фигуры людей, стена, на которой он балансировал, – куда-то исчез. Он внезапно оказался висящим в воздухе над ковром, раскинувшимся внизу.
Но ковер уже не был ковром. Его узлы дрожали, словно пытаясь распуститься, краски и узоры волновались, перетекая друг в друга. Ковер оживал.
Из ткани возникал некий пейзаж, вернее, смешение пейзажей. Разве это не тора там, внизу, проглядывающая через облака? А это разве не река? И разве он не слышит рокот ее воды, низвергающейся с уступов искристым водопадом?
Под ним простирался мир.
И он вдруг стал птицей, бескрылой птицей, парящей в теплом, благоуханном ветерке – единственным свидетелем фантастического зрелища.
С каждым ударом сердца его глазам открывались все новые подробности.
Озеро с рассыпанными по его глади мириадами островов, похожих на спящих китов. Заплатки полей, злаки которых колыхал тот же ветер, что поддерживал его в воздухе. Бархатом леса поросший холм, увенчанный сторожевой башней, сверкающей на солнце.
Были и другие признаки людей, хотя их самих не было видно. У излучины реки стояли дома; приютились они и на гребне скалы, игнорируя силу тяготения. И город – кошмар архитектора, – половина улиц которого была безнадежно запутана, а другая половина заканчивалась тупиком.
Та же путаница наблюдалась повсюду. Равнины и возвышенности, плодоносные зоны и пустоши перемежались с нарушением всех законов природы, словно созданные каким-то выжившим из ума богом.
Он подумал, как хорошо было бы прогуляться там, среди этого бесконечного разнообразия, не зная, какой пейзаж ждет за поворотом. Жить в таком мире – это, должно быть, вечное, нескончаемое приключение.
И в центре этого удивительного пейзажа – самое странное зрелище. Громада темных облаков, пребывающих в постоянном движении, как птицы на Рю-стрит", подумал он.
При этой мысли он услышал голоса птиц – откуда-то издали, потом ближе, – и ветер подул сильнее, таща его вниз.
Он понял, что падает. Попытался крикнуть, но от скорости падения крик застрял в горле. Птицы кричали вокруг, обсуждая его странные действия. Он попытался раскинуть руки, но лишь перевернулся в воздухе, потом еще раз, так, что уже не отличал земли от неба. Ну и ладно. Так он хотя бы не узнает, когда придет смерть. Когда...
...тут все исчезло.
Он пролетел сквозь кромешную темноту и ударился о землю под несмолкающий гомон птиц.
Звуки и боль убедили его, что он еще жив.
– Скажи что-нибудь, эй, – потребовал кто-то. – Хоть попрощайся.
Следом раздался смех.
Он открыл глаза. Над ним склонился Гидеон.
Кэл открыл глаза чуть пошире.
– Скажи что-нибудь?
Он приподнял голову и осмотрелся. Он лежал посреди двора, на ковре.
– Что случилось?
– Ты упал со стены, – ответил Шэн.
– Упал, – повторил Кэл, садясь. Его подташнивало.
– Думаю, тебе повезло, – сказал Гидеон. – Отделался царапинами.
Кэл оглядел себя, проверяя это утверждение. Он содрал кожу на правой руке, и место удара о землю ныло, но острой боли нигде не было. Пострадало только его достоинство, но это не смертельно.
Он, шатаясь, поднялся на ноги и поглядел вниз. Ткань притворялась неподвижной. Горы и реки вновь спрятались под рядами узелков. Остальные, казалось, ничего не заметили. Для них этот ковер так и остался просто ковром.
Он пробормотал благодарность и пошел прочь. Базо бросил вдогонку:
– Птица-то твоя улетела.
Кэл пожал плечами.
Что это было? Галлюцинация, последствие солнечного удара? Если так, то она была потрясающе реальной. Он посмотрел на птиц, все еще кружащих сверху. Онитоже что-то чуяли; потому они здесь и собрались. Или у них тоже галлюцинация.
В чем он был уверен – так это в том, что у него все болит. И еще – хотя он находился в городе, где прожил всю жизнь, в двух милях от дома, он тосковал по дому, как потерявшийся ребенок.