Когда капитан Леви заговорил, то так и не повернул головы — по-прежнему смотрел вдаль:
— Не позволяй эмоциям взять верх над разумом, Эрен. Эмоции — причина твоей слабости. И чем быстрее ты это наконец поймешь, тем лучше будет для всех, — произнес он твердо без каких-либо предисловий.
В этом был весь Леви Аккерман: все четко и сразу по делу. Наверняка он все еще злился на Эрена за его безрассудный поступок, наверняка хотел бы врезать ему сапогом за то, что Йегер подверг опасности своих товарищей, когда крушил тюремные блоки. Наверняка… Однако Леви отчего-то выбрал беседу вместо наказания.
Эрен все же поднял голову, но не решился взглянуть на капитана Леви, поэтому посмотрел на синюю полосу неба на востоке.
— Да, сэр, — ответил он горизонту.
Молодой человек ожидал, что на этом их странный диалог, когда собеседники избегают встречаться друг с другом взглядами, закончится и Леви уйдет, но капитан внезапно продолжил:
— Знаешь, почему Армин жив, а Эрвин мертв? — спросил он небо.
Эрен даже не понял, что пробрало его до озноба по спине: тихий вкрадчивый голос капитана или сам вопрос.
Страшный.
Больной для обоих вопрос.
Тема, которую все пытались избегать. И Леви, подняв ее, словно схватился сейчас раскаленными щипцами за свои оголенные нервы и нервы Эрена. Но и этого ему показалось недостаточно. Каждое произнесенное слово капитана все больше обнажало их личное, почти с садистским удовольствием обугливало душу обоих. Леви не щадил ни себя, ни Эрена. Единственный милосердный жест — по-прежнему не встречаться взглядами.
— Знаешь, о чем я думал тогда на крыше? — Второй вопрос без ответа повис в тишине. — Что станет с тобой, «надежда на спасение человечества», что станет со всеми нами, если смерть твоего друга сломает тебя? Я сделал выбор не в угоду своих эмоций. Не ради Армина как надежды на светлое будущее… Я сделал такой выбор из-за тебя, Эрен. Из-за твоей слабости.
Выбор… Убийственное решение Леви, который должен был выбрать между Армином (не другом, не родственником, даже не близким человеком) и Эрвином, ради которого отдал бы жизнь и продал душу… Эрен, наверное, впервые попытался поставить себя на место капитана и внутренне содрогнулся от осознания беспросветной бездны отчаяния, что разверзлась перед Леви в момент принятия решения. Но в тот день капитану удалось отринуть эмоции… Эрен бы не смог. В этом была сила Леви… и, как он и сказал, слабость Эрена… Эмоции…
— Капитан Леви… — начал было молодой человек, еще не зная, что скажет и как скажет, но капитану, видимо, не нужны были сожаления или извинения. Леви говорил это все не для того, чтобы излить душу, Леви вел свою мысль дальше, не позволив Эрену утянуть нить разговора в сторону своих личных переживаний. Сегодняшний разговор касался только Эрена Йегера.
— Так что разберись со своими эмоциями к Микасе, — неожиданным поворотом закончил свою мысль капитан.
Эрен от такой внезапной смены темы даже не сразу нашел, что ответить, а когда открыл рот, то оттуда посыпались обрывки мыслей:
— Мы не!.. Я не… Вы не так все поняли! — наконец выдавил он что-то более-менее вразумительное, метнув смущенно-возмущенный взгляд на капитана и затем обратно к небу.
Леви горько усмехнулся:
— Значит, все даже хуже, чем я думал. Тогда разберись в себе для начала. Кто для тебя Микаса? Твоя сила? Или твоя слабость? — Он устало потер лоб, после чего продолжил: — Решение за тобой. И знай, Эрен, у тебя нет права на ошибку, потому что это может стоить вам обоим жизни… — Он поднялся. — Стоить всем нам жизни.
— Да, сэр. — Леви уже повернулся спиной, когда Эрен резко вскинул голову и, уставившись на развевающиеся за спиной капитана «крылья свободы», позвал: — Капитан Леви?
— Ну, чего еще?
— Я только хотел спросить… Давно хотел.
— Валяй. Только не мямли, Йегер. А то я уже устал от твоих выходок за последние сутки, — голос, действительно, уставший и немного раздраженный. А еще слегка натянутый от напряжения. Наверное, Леви опасался, что Эрен — всегда грубоватый и недалекий Эрен Йегер, когда дело касалось чьих-то личных чувств — нагло полезет в душу капитана. Но Эрену сейчас было не до переживаний других людей — со своими бы разобраться.
— Насчет Аккерманов. Может ли быть так, что Микаса… — он не сразу подобрал следующее слово, — опекает меня, потому что все Аккерманы такие? Что у каждого из них есть кто-то…
Леви перебил на полуслове:
— Ты, и правда, идиот. Вот уж не знаю, зачем Микасе сдался такой придурок, как ты, — ответил он нарочито грубо, а затем быстро направился в сторону сторожевой башни, оставив Эрена наедине с рассветом и ворохом вопросов к самому себе.
Время одиночества и тишины заканчивалось. На востоке стремительно светлел горизонт, растворяя звезды в алой полупрозрачной заре. Эрен наблюдал, как под натиском восходящего солнца одна за другой умирают звезды. Солнце — такая же звезда, как и мириады других, — безжалостно убивало их лучами и топило в кровавом свете своего могущества.
Ради чего?
Ради нового мира.
Ради мира без тьмы, ночных страхов и шорохов.
Ради мира без кошмаров.
Ради мира утренней сладкой росы и песни жаворонка.
Ради чудесного мира, увидеть который можно, лишь пожертвовав миллионами звезд.
«Мир жесток, но в то же время так прекрасен»…
Даже самая яркая утренняя звезда — Фрейя — медленно гибла в лучах зари, не в силах противостоять свету… И Эрену вдруг стало невыносимо смотреть на агонию меркнущей Фрейи. Неуместные аналогии заполонили голову и сдавили сердце в когтистых лапах безотчетного страха. Вот почему он вскочил и почти бегом кинулся к сторожевой башне, чтобы окунуться в сумрак лестничного прохода и спуститься вниз — к складу, где еще властвовали ночь и сон.
Микаса с Сашей спали, а Эрен почувствовал себя дураком, который ворвался к девчонкам из-за своего мимолетного порыва: глупого желания во что бы то ни стало взглянуть на Микасу. Как же все-таки прав этот надменный чистоплюй Леви. Эмоции… Эрен действительно слишком часто позволяет эмоциям затмевать разум. Даже сейчас оказался здесь из-за них. Наверное, стоило уйти, пока никто не проснулся и не устроил кипиш, но вместо этого молодой человек устало опустился на каменный пол рядом с циновкой Микасы и привалился плечом к старому деревянному сундуку. Он закрыл глаза и невольно вслушался в дыхание девушки подле себя. Еле слышное, размеренное, глубокое. Знакомое по полустертым от времени детским воспоминаниям, когда девятилетней Микасе еще снились кошмары, и он каждый раз, сонно зевая и морозя босые ступни на скрипучих половицах их дома, тащился в кровать этой девчонки, чтобы взять ее за руку, сесть рядом и вот так же слушать дыхание до тех пор, пока она снова не заснет. …И каждый раз с утра получать от матери подзатыльник и ее негодующее ворчание: «Эрен, сколько раз тебе повторять! Лезть в постель к девочкам — неприлично!»
Эрен на несколько мгновений вновь ощутил себя ребенком. Темнота снова пахла потухшим очагом, вместо сундука он прислонялся к изголовью кровати, а рядом еле слышно сопела Микаса. Возможно, сегодня кошмар приснился вовсе не ей, а ему. Изматывающий, затяжной кошмар длиной в несколько лет. Глаза открылись, а рука сама собой потянулась вперед, чтобы наощупь отыскать руку Микасы. Однако вместо теплой ладони пальцы вдруг коснулись аккуратно свернутого шарфа, и Эрен вцепился в него, сжал в кулаке с отчаянием… и злобой на самого себя.
Что он здесь делает? Пытается спрятаться в воспоминаниях прошлого? Бежит от нового дня, чтобы скрыться в темноте, тишине и иллюзии мимолетного спокойствия? Ищет убежище рядом с Микасой, которая только и делает, что спасает его раз за разом? Храбрая. Смелая. Достойная уважения, восхищения и преклонения. Достойная тысячи слов благодарности за то, что до сих пор верит в Эрена, верит Эрену и всегда остается рядом.