Армин согласно кивнул и махнул факелом вправо:
— Там сбоку на стене сторожевая башня. Думаю, подойдет для ночевки. Не стоит нам сейчас совать нос внутрь крепостных стен. Мало ли чего.
Первым трос выпустил Конни и бесшумной тенью взмыл вверх. Перемахнув через зубец, он крикнул оставшимся внизу:
— Эй, кто заберется последним, тот несет караул первым!
— Осторожней, дурачина, нас-то подожди! — крикнула Саша в ответ и последовала за другом. — А вообще, так нечестно!
Когда Жан последним спрыгнул в проход на стене, Саша все еще отчитывала Конни за идиотизм и беспечность, а Армин, склонив голову набок, разглядывал строения на крепостном дворе. Месяц как раз вынырнул из-за тучи, и Жан, встав рядом с Арлертом, увидел ровные ряды одноэтажных зданий, кажется, абсолютно идентичных и ничем не примечательных.
— Казармы? — озвучил он свою догадку.
— Или коровники, — предложил свою версию Конни. — У нас в Рагако в таких свиней и коров держали.
— Или тюрьма, — тихо сказал Армин, и Жану почему-то снова стало не по себе.
Он отвернулся к сторожевой башне и устало пожал плечами:
— К чему сейчас гадать? Утром узнаем. А сейчас лучше бы вам, ребята, поспать. Армин, через два часа тебя разбужу, сменишь меня.
***
Ветер на крепостной стене пронизывал насквозь, а навязчивое ощущение дежа-вю никак не отпускало Жана. В задумчивости он провел ладонью по каменным блокам и только тогда вдруг вспомнил, что сделал то же самое во сне… как раз перед тем, как посмотреть на Микасу…
Жан грустно хмыкнул и сунул озябшие руки в карманы: в отличие от сна камень черной крепости Модгуд впитал прохладу весенней ночи и оказался на ощупь неприятно холодным.
Навалившееся чувство одиночества защемило сердце. Да так внезапно и сильно, что нестерпимо захотелось взвыть. С чего бы?
Молодой человек взглянул на небо, где вместо кровавого солнца торчал лишь тонкий серп месяца, да и он то и дело скрывался за обрывками рваных туч. Ничего похожего. Хотя… Не там он ищет солнце из сновидения. И Жан опустил взгляд на черноту леса гигантских деревьев по ту сторону Гьёлль. Там, вдалеке, уже полчаса светился желтым пятном единственный зажженный факел и угадывался силуэт чьей-то фигуры рядом… Где-то там был Эрен.
Где-то там рядом с Эреном сейчас была Микаса…
А Жан не смог удержать… Отпустил ее туда…
Снова за ним…
К нему.
Запоздалое ощущение, что произошло нечто важное, заполнило душу Жана Кирштайна до краев и погребло его под давящей, ничем необъяснимой, тоской.
И снова вспомнились слова из сна:
«Останься со мной, Микаса».
========== Глава 5. Между теплых ладоней ==========
Эрен стремился к свободе. Всегда. Сколько себя помнил, он тянулся к ней и жаждал ее всем своим существом.
Даже во сне.
Но лишь во снах его свобода становилась безграничной, потому что только в них он мог обратиться птицей. Будь то чайка, парящая над бесконечной гладью воды, или коршун, ловящий восходящий поток ветра над равниной, — Эрен расправлял крылья-руки в небесах и захлебывался от восторга.
Такого детского.
Искренне чистого и невинного.
Моросящий с раннего утра дождь никак не хотел униматься. Мелкие, почти невесомые дождинки покрывали листья тонкой водяной пленкой, собирались в крупные капли и катались под своей тяжестью вниз…
Кап.
Очередная капля упала на черное, уже и без того влажное крыло. Утро выдалось на удивление серым и мокрым, однако ни вода с неба, ни недовольное карканье потревоженных родителей не остановят его сегодня от решительного шага вперед. Эрен-вороненок расправил крылья в предвкушении полета. Первого в своей жизни. Он поймал ветер и ощутил, как потоки прохладного воздуха забираются во влажный подпушек там, где еще не успели вырасти иссиня-черные, как безлунная ночь, перья. Пора. Вперед. Без сомнений и колебаний.
Толчок лапами на скользких от влаги ветках гнезда, гордое воронье «кроо» неокрепшими связками и первый взмах крыльев, ощутивших свободу. Или пустоту?
Кап.
Тяжелая капля щелкнула по темечку вороненка, и он, вмиг потеряв равновесие, устремился не вверх, приветствовать новый день, а вниз — навстречу веткам и листьям. К счастью, падать пришлось недолго — удачно подвернулся широкий сук, на который птенец благополучно шмякнулся без ощутимых последствий. Однако сдаваться было рано, ведь впереди по-прежнему ждала свобода. Он расправил крылья и заковылял по направлению к стволу, выискивая место, откуда можно было бы попытаться снова взлететь, но вдруг ощутил, как неведомая сила сжала бока и понесла его вверх. Вороненок зажмурился и затрепыхался в испуге. Безрезультатно. «Тиски» сдавили крылья еще сильнее, зато движение прекратилось и легкое дуновение-дыхание теплом обдало перья.
Наконец Эрен все-таки решился открыть глаза и тут же замер от неожиданности.
На него с любопытством смотрели два серых глаза, которые он не смог бы спутать ни с какими другими из миллионов похожих.
— Не бойся, — прошептала Микаса, будто почувствовав его замешательство, и улыбнулась. — Я тебе помогу.
Пожалуй, еще ни разу в жизни Эрен не оказывался настолько близко к лицу Микасы и теперь опасливо глядел на нее черными глазами-бусинами из чаши ее ладоней. Взъерошенный, мокрый и жалкий вороненок. Отчего-то взволнованный такой внезапной встречей…
Глаза Микасы лучились мягкой добротой, а на ее ресницах и отросшей челке серебрился мелким бисером дождь. Эрен не понимал, почему он так заворожен этим странным моментом. Почему обращает внимание на всякие мелочи? Почему его все это… смущает? Однако он не рвется из ее рук на свободу… Ведь тепло ладоней, тепло дыхания, тепло взгляда — согревают. Ведь он впервые видит не капли крови и не слезы на ее ресницах, а просто чистую дождевую воду… И это чертовски правильно и красиво…
— Замерз? — спросила Микаса и осторожно погладила птенца по голове.
А потом Эрен забыл, как дышать. Вообще-то он должен был закрыть глаза, или отвернуться… или хотя бы отвести взгляд. Но, черт! Вместо этого он вжался в ладонь и, растеряв все здравые мысли, наблюдал за пальцами Микасы, которые привычными движениями сначала расстегнули надгрудный ремень, а потом принялись за пуговицы на рубашке прямо перед клювом птенца.
И, черт, черт, черт! Только не это!
Она бережно прижала вороненка, спрятав его от дождя в глубоком вырезе полурасстегнутой рубашки, и Эрену стало жарко. Не от телесного тепла, а от осознания их близости. Это было уже слишком… Вороненок дернулся и пискнул, царапнув острым когтем по тонкой белой коже девушки.
— Микаса… — сорвался смущенно-протестующий шепот с губ, и Эрен проснулся от звука собственного голоса.
Он неохотно разлепил сонные веки, так и не шелохнувшись. В кронах гигантских деревьев шелестел дождь, где-то высоко каркнул ворон, а затем лес снова погрузился в умиротворение непогожего рассвета. Укрытый почти до самых глаз плащом, Эрен задумчиво наблюдал, как на большом листе скапливается дождевая вода, и все никак не мог привести в порядок ни сбившееся дыхание, ни скачущие в смятении мысли. Что, черт возьми, это только что было? Из каких глубин подсознательного выплыла подобная фантазия?
Воспоминание о Микасе в полурасстегнутой рубашке вновь пустило волну тлеющего жара по телу. Это зрелище было, пожалуй, самым волнующим и откровенным из всего, что Эрену вообще доводилось переживать во снах. Не то чтобы он ни разу не видел ничего подобного наяву — на картинках, которые где-то однажды раздобыл Конни, они с мужской частью сто четвертого вдоволь насмотрелись на полуголые женские тела, да еще и в недвусмысленных позах… К тому же обнаженные ключицы Микасы ему доводилось лицезреть не раз… просто ракурс, близость и осознание того факта, что она делала это для него, — до сих пор кружили голову легким дурманом.
Чтобы окончательно выветрить сонное наваждение, Эрен сел и чуть не вскрикнул: Микаса (уже не сон) на соседней ветке держала в руках вороненка. Черный комок перьев хорохорился в ее руках, а она, с улыбкой на лице, вдруг подняла руки вверх и раскрыла ладони, выпуская птенца на волю. Вороненок неуклюже взлетел, взяв курс на серый просвет между кронами древесных исполинов. Его полет, поначалу суетливый, с каждым взмахом вбирал в себя уверенность, и Эрен провожал свободную птицу взглядом до тех пор, пока она не скрылась из виду, и только потом решился снова посмотреть на Микасу.