Кхе, а что делает управленец, если сталкивается с вопросом, в котором сам недостаточно компетентен? Правильно: ищет компетентного консультанта. У вас такой имеется — Роська. И уже к фигурантам приставлен, вернее, к одному фигуранту — к "медвежонку" Славко. По поручению отца Меркурия помогает отроку готовится к крещению. Вот его и следует для начала расспросить, что он о своем подопечном думает. И, между прочим, не только из-за Нинеи. Давно пора вам, сэр, этим озаботиться".
Когда Мишка заговорил со своим крестником про Медвежонка, Роська озабоченно нахмурился, почесал в затылке и со вздохом признался:
— Да не могу я ему ничего втолочь! Хоть кол на голове теши… Я уж в Ратное ехать хотел, к отцу Меркурию за советом… Когда он ещё к нам приедет теперь, а дело-то важное.
"Вовремя вас, сэр, бабка пнула, а то бы помчался дорогой крестник со своими сомнениями к святому отцу, а вам потом последствия разгребать".
— А чего сразу к отцу Меркурию, Рось? — усмехнулся Мишка. — Или ты с одним отроком справиться не в силах, если он прилежания не проявляет? К десятнику его или вон к наставнику Макару тогда обратись…
— Да в том-то и дело, что проявляет! — страдальчески поморщился Роська. — Ещё какое! И своих отроков, тех, что из-за болота пришли, сам привел и посадил слушать. Он у них вроде урядника. Дисциплина у них — нашим впору поучиться. И запоминают они все влет, один раз скажи — на следующий день оттараторят, как по-писаному, даже мелкие совсем. И писать-считать лучше нашего умеют… — с отчетливой ноткой зависти протянул он.
— Тогда чего же тебе не так? — нахмурился Мишка. — Вспомни, как мы своих отучали на молитве блеять и мычать. А тут сами тянутся.
— Да лучше бы они блеяли, чем так-то! — чуть не простонал крестник. — Наши блеяли, но как начинаешь им рассказывать — слушают, спрашивают. А этим будто все равно! Понимаешь? Им скучно просто. Они сидят и запоминают, потому что надо и дисциплина у них. И на меня смотрят… Ну, как на пенек, что ли! Заучивают, как рапорт дежурному, и жития святых их никак не трогают… Не спорят, не спрашивают ничего. Или спрашивают совсем не то.
— Как это "не то"? — заинтересовался Мишка.
— Ну-у… Я им про то, как Иисус по воде ходил, рассказывал. Они оживились, стали перешептываться. Я говорю — спрашивайте. Ну так этот самый Славко и спросил! "А что за приспособа у Иисуса была на ногах, чтобы по воде?"
Это же ЧУДО! Я ему говорю, что в том-то и дело, что не может по воде никто, хоть с приспособой, хоть без неё, а он ходил… А он говорит — если ходил, значит, может. Ладья же не тонет — вода, мол, держит. И водомерка. Только рассчитать надо. И… это… от силы тяжести зависит, площади соприкосновения и скорости передвижения объекта, вот… — тяжело вздохнул поручик. — Он ведь не издевался. Они там вычислять начали, с какой скоростью Иисус должен был двигаться, если знать площадь подошв его сандалий… — совсем сник Роська. — Только тут я и вовсе ничего не понял — вроде по-нашему, и сами друг друга разумеют, а я стою дурак дураком…
— И рассчитали? — Мишка с трудом скрыл улыбку.
— Не, запутались. Не поняли, как считать надо, сказали — не проходили еще это. Хотят у грека спросить — он, мол, точно подсчитает. Минь… Ну ведь это… Это я даже не знаю, как им объяснить! — Роська с надеждой посмотрел на крестного. — Ну понимаешь… Они ЧУДО Господне просчитать хотят! — в глазах поручика светился почти священный ужас. — Ну как можно подошву сандалии Христовой по старому сапогу наставника Макара мерить?!
— А отец Меркурий что на это сказал? — на всякий случай поинтересовался Мишка.
Роська сдулся.
— Сказал, что водомерку они правильно вспомнили. Но чудо не в том, что это посчитать нельзя, а в том, что Ему с такой скоростью ногами как раз перебирать не надо было. Говорит, вот Пётр в чуде засомневался, ему и пришлось ногами перебирать. А ты, говорит, в Боге не сомневайся.
"Да уж, влип поручик… Классический случай несовместимости разных типов мышления: восторженный лирик, всеми фибрами души ощутивший струны "тонкого мира", проникновенно несущий учение о нематериальном и непознанном, с разбегу вляпался в компанию непробиваемых реалистовфизиков…"
Как-то, ещё в молодости, на заре партийной карьеры, довелось Ратникову утешать юную поэтессу. Девица писала вполне сносные стишата для стенгазеты и вела какую-то общественную работу, то есть считалась активной комсомолкой. И вдруг совершенно внезапно, в ответ на рядовую просьбу от комсомольского начальства написать "что-нибудь" к очередной дате, отказалась категорически и разразилась рыданиями прямо в комитете комсомола. Женские слезы, да ещё с истерикой, для мужиков, как известно, страшнее любого мордобоя. Тем более, слезы и истерика ничем, с их точки зрения, не мотивируемые. Так как в комитете комсомола в тот момент в наличии оказались только мужики, то ситуация сразу же начала приобретать размах глобальной катастрофы. Редактор стенгазеты убежал в панике, первый комсомольский секретарь, к которому и зашел в этот момент за каким-то делом Ратников, заметался в поисках графина с водой, а второй секретарь попытался на девицу прикрикнуть, но как-то не очень уверенно. Вот и пришлось выручать младших товарищей.