— Ну так то поделка ребячья…
— Это ты сейчас знаешь. А до того, как увидел, мог подумать, что такое возможно?
— Нет, — честно признался крестник, упрямо закусывая губу. — Ну так то же ИИСУС!
— Иисус, — кивнул Мишка. — Но мысль человеческая, вооруженная знанием, на месте не стоит. И как придумали летающий лик, так могут придумать приспособу, чтобы по воде идти. Ну, или так сделать, чтобы все подумали, что он по воде идет. И станет кто-то головы людям дурить и себя объявит Новым Спасителем?
— Да кто же на такое осмелится?… — охнул Роська и упрямо нахмурился. — Это же… Это же святотатство! Это только по наущению врага рода человеческого возможно! И приспособа такая, значит, тоже его рук дело! И знания эти… Минь! Тем более отца Меркурия звать надо, чтобы он с этими… Заболотными разобрался…
— Тьфу! Да включи ты голову, обалдуй! — не выдержал Мишка. — Они к кому решили пойти, когда сами в расчетах запутались? К греку. А он сам христианин. Он этому учился в Царьграде — то есть ничего в этом знании тайного или враждебного нет и быть не может! Но если кто-то по наущению врага рода человеческого и впрямь решится на такое святотатство, то как ты его разоблачишь, если не понимаешь, как оно делается?!
Глава 4
Декабрь 1125 года Ратное и окрестности
Свадебное мероприятие в Ратном и приуроченное к нему празднование Рождества (или наоборот, как кому больше нравится) удалось на редкость массовым и грандиозным. Надо сказать, этому предшествовала хорошая агитационная работа, дружно и слаженно проведенная всеми заинтересованными сторонами: новым священником среди своей паствы, десятниками среди десятков, материнским "бабьим спецназом" у колодца, Настеной среди своих пациентов, а также, как подозревал Мишка, и Буреем — среди обозников. Что и как там кому говорилось, Ратников не вникал, но результат оценил: гуляли все.
Такое всеобщее празднование в селе Мишка видел впервые. Нет, и раньше случались праздники и семейные торжества, и отмечали их ратнинцы с удовольствием и от души, но на этот раз сотня гуляла, как в атаку шла: основательно и с размахом. Сельчане брали реванш за все неприятности, свалившиеся на них за прошедший год. Даже дома, казалось, стояли радостные, посветлевшие и принаряженные. И ворота во всех дворах нараспашку, словно приглашали в гости любого мимо проходящего, и люди душой распахнулись, как те ворота: шумно-веселы и приветливы, даже холопы.
Праздник выплескивался из дворов вместе с их обитателями и разливался по селу и окрестностям шумной толпой. Пьяных не наблюдалось — скорее просто слегка хмельные, и не поймешь от чего больше: от пива или от не часто выпадавшего им вот такого всеобщего гулянья. На горке, недалеко от сельских ворот было особенно пестро, шумно и многолюдно от оседлавших салазки детей и молодежи.
И день выдался, словно по заказу: снег переливался под солнцем разноцветными искрами, будто горсть толченых самоцветов кто-то рассыпал; деревья покрыты белыми шапками, а на небо и смотреть больно: до того отчаянно-синее, что кажется, если залезть на ель или колокольню, то зачерпнешь этой синевы ведром или горстью — и хоть пей ее.
Пожалуй, единственным человеком, кто не отдыхал, а трудился, как раб на галере, оказался новый священник отец Меркурий — одних свадеб случилось семь штук. А перед ними пришлось ещё и детей крестить, и не только новорожденных, которых за время поста набралось достаточно (в том числе и сына Листи и Корнея), но и новообращенных хватало. Во-первых, Медвежонка, привезенного накануне Макаром из крепости, во-вторых, сагитированных плотниками лесовиков из присланных Нинеей на строительство, под предводительством их старшого, в-третьих, пришедших с отцом Моисеем из-за болота христиан.
Крещёнными по всем правилам там оказались только сам Моисей, его жена (Мишка с удивлением выяснил, что предводитель заболотного "сопротивления" не фанатик-одиночка, а отец многочисленного семейства, которое разделяло с ним все опасности жизни на "нелегальном положении"), двое их старших детей да ещё один сподвижник, уже попавший к Журавлю христианином. Остальные раньше и в настоящей-то церкви не бывали.
Вместе с заболотными христианами терся и спасенный в прошлый поход Герасим, который, как успел заметить Мишка, выглядел отнюдь не так восторженно и просветленно, как в первые дни своей жизни среди единоверцев. Тому, впрочем, имелись свои причины: парень побывал в походе вместе с Алексеем, у которого он подвизался в денщиках, и, кажется, вынес из этого совершенно новый и далеко не радостный опыт. Что там произошло — Мишке разбираться было совершенно недосуг, знал только, что Герасима Рудный воевода по возвращении турнул от себя. Возможно, особой причины для этого и не имелось — достаточно и того, что Алексей ныне пребывал в состоянии, близком к озверению, и на общем радостном фоне выделялся своим мрачным видом, как монах в борделе.