Первыми заметили их девки на горке, о чем моментально и оповестили всю округу пронзительным визгом, подействовавшим похлеще любой сигнализации. Следом за ними вскинулись и остальные: задрали головы, смачно ругаясь и роняя шапки себе под ноги. Кто-то из бывших в охранении новиков Луки вскинул лук, но тут же опустил от строгого окрика более опытного и менее впечатлительного воина:
— Охолонь, Севка! — и он кивнул на выехавших на пригорок всадников. — Это ж Петька… Опять чудит!
И впрямь, опомнившиеся от первого шока ратнинцы заметили и тянувшиеся вниз бечевки, и всадников, державших их в руках. В одном из них сразу же опознали ратника Петра из Егорова десятка, а двое других оказались отроками из крепости. Но сейчас мальчишки мало кого интересовали — все взгляды были прикованы к воздушным змеям, парившим над Ратным.
Ну, строго говоря, уже не змеям, а херувимам, как было решено их поименовать во избежание недоразумения со словом "змей", бывшим тут ругательным, в отличие, кстати, от "гад". То, что таким "нехорошим" словом приходится называть лик Спаса, сразу очень не понравилось матери, и она, саму идею со Спасом одобрив, велела Тимке придумать другое название.
До возвращения Младшей стражи придумать так и не успели: отроки просто старались вслух и при взрослых запретный термин не употреблять, выражаясь при нужде по большей части витиевато и пространно: "Ну, та хреновина, которую Кузнечик летать без крыльев приладил" или "Эта… пузырь с хвостом, который на веревке дергается". Если бы история со змеем закончилась после первой демонстрации, такие эвфемизмы, возможно, и закрепились бы в местном словаре, но Мишка, имевший возможность на примере своих отроков убедиться, какое сильное впечатление на неискушенных подобными фокусами аборигенов может произвести это простое в сущности изделие, решил изобретателя поощрить, а саму придумку использовать в дальнейшем в качестве наглядной агитации. Сугубо христианской, разумеется, тем более, что намечавшиеся рождественско-свадебные гуляния подходили для этого как нельзя лучше.
Потому выдумывать сему явлению новое название, более соответствующее "политике партии", все-таки пришлось. Слово "херувим" предложил Роська, и оно было единогласно принято как официальное: и прилично, и тоже вроде летает, и вполне отвечает своему идеологическому назначению. Но неофициальное "Змей летучий", как выяснилось, уже намертво привязалось к языку у мальчишек, тем более, что и Мишка поначалу обозвал его именно так. В итоге оба наименования имели равное хождение среди отроков, иной раз совершенно в неожиданных комбинациях: от "Летучего херувима" до "Змея шестикрылого".
Соответственно, когда встал вопрос о том, что именно изобразить на новых "херувимах", задуманных и больше, и конструктивно сложнее первого (Мишка не удержался и внес свою лепту, благо сам мальчишкой ТАМ изготовлял и запускал их не единожды, как и любой пацан в его время), совершенно логично выбор сразу пал именно на херувима. Тем более что тут его изображали достаточно символично и вполне узнаваемо, в виде круглой рожицы в середине и шести крыльев — два по боками и по два скрещённых вверху и внизу. Вторым рисунком был выбран голубь, как христианский символ Духа святого, а также чистоты, любви и супружества. Тем более, последнее было и местной традицией — на поясе у любой замужней бабы висела фигурка голубки. Сколько тут от язычества, а сколько от христианства, Мишка так и не разобрался, но таких он видел и у баб во вполне христианском Турове.
Изображение и херувима, и голубя — вполне узнаваемого, с чем-то вроде нимба над головой и на фоне христианского креста — нашлось на иконах в ратнинской церкви и в греческой книге, привезенной с собой отцом Меркурием, так что священник тоже приложил руку к созданию "наглядной агитации". В процессе поиска подходящих рисунков он, кстати, не преминул напомнить Мишке о "библиотеке" покойного отца Михаила. Вроде бы между прочим спросил — мол, куда книги-то делись? Мишка только руками развел в ответ:
— Откуда же мне знать, отче? Не до книг было, когда мы из Ратного уходили. Ты бы у тех, кто тут оставался, спросил…
— Спрашивал уже. Никто не знает. С отцом Симоном при случае поговорю, может, он забрал. А разве тебе самому не интересно, куда книги твоего учителя делись?
— Очень интересно, — искренне вздохнул Мишка, честно глядя в глаза монаха. — Не хватает мне их, отче, ох как не хватает… Иной раз все бы отдал, чтобы в них заглянуть, хоть вспоминай да записывай по памяти, что когда-то читал. А более того хочется знать, чего не успел в них прочесть. Да только где их сыскать теперь?