Стоявший напротив Мишки немолодой и сильно изможденный человек с желтоватым нездоровым лицом и впалыми щеками, густо заросшими начинающей седеть бородой, не спускал с него глаз, словно старался прочесть на Мишкином лице ответы на свои вопросы — и заданные, и не заданные. Ратников понимал, что Даниле сейчас труднее, чем ему: ни опыта в таких переговорах, ни привычки брать всё на себя, но вот пришлось. И деваться некуда, ибо сам обратился к соседу за помощью, когда отправил в Ратное сына и послал Медведя на переговоры.
А главное, теперь у него нет Журавля, который все эти годы был для него и спиной, и опорой, и единственным другом, и старшим товарищем, и связью с ТЕМ миром. Ещё и эту потерю придется Даниле пережить, прямо сейчас, не позволяя собственным эмоциям взять верх. Во всяком случае, пока все непонятки с соседями не разгребли. Неудивительно, что боярин, встречавший гостей в дверях, едва поздоровавшись, первый вопрос задал о старшем товарище.
— Когда уезжали, ещё жив был. Он и велел к тебе ехать, нам и бояричу Михаилу, — хмуро доложил Валуй. — Ранен он тяжко, диво, что до утра дожил. Не знаем, довезут ли его сюда… Грым сани велел запрягать, сам за ним поедет…
Валуй помолчал и бухнул, словно отрезал:
— Не жить боярину — он сам так решил. И меч свой бояричу Лисовину велел отдать — для сына…
— Меч? — Данила сжал кулаки, пытаясь не дать волю чувствам, и только тут взглянул на Мишку.
— Ты с ним говорил?
— Да, — сотник шагнул вперед и положил руку на меч Журавля, который висел у него на поясе, — вторым, возле его собственного. — Сказал я ему о нашем договоре, и он мне поверил.
— Поверил… — Данила опустил голову, но тут же вновь вскинулся в сторону Валуя:
— За теткой Полонеей послать вели! Пусть и она с санями едет. Хоть простится…
— Да уже погнали за ней верхами в крепость. С ним их лекарь остался, — Валуй мотнул головой в сторону Мишки. — Сопливый, но вроде дело знает. А там как боги рассудят.
Он наконец задал главный вопрос, который давно крутился у него на языке:
— Что за дела тут происходят, боярин? О каком договоре речь? Почему твой сын Лисовина роднёй называет?
"Э, а Валуй-то давит… Не дело это. Ну-ка, Данила Мастер, не оплошай, покажи, кто в доме хозяин. Я тут тебе не помощник — сам, все сам… Только оправдываться не вздумай — тогда все, проигрыш. И плевать, что раньше не умел — ради сына ещё и не то сумеешь. Ага, вон как глазами в ответ зыркнул. Молодец, Данька, так его — ты тут боярин, а не хвост поросячий!"
Данила вскинул голову, встретил взгляд Валуя и отрезал, чеканя фразы:
— Кабы не они, не было бы у меня сына. Они его сберегли, вот он их родней и зовет.
— Не дело говоришь, Данила, — нахмурился Валуй. — Ты у кого помощи попросил? Сберечь твоего сына сил хватало. И без чужаков обошлись бы.
— Конечно, обошлись бы, — неожиданно покладисто согласился Данила и, отвернувшись от напряженного и готового спорить Валуя, окинул взглядом почти сгоревшую Слободу. — Мастеров ведь сберегли, — куда-то в пространство сообщил он.
Валуй как будто с разгону налетел на стену. Боярин меж тем снова смотрел на него в упор и продолжал, но уже не напористо, а словно рассуждая сам с собой:
— А силы, да, были… Селяне по домам забились, но их понять можно: в холопство никому неохота. Олаф, как отцовская опека исчезла, за славой кинулся. Десяток! Всего лишь десяток удалось отстоять, чтоб в остроге остались и на убой не пошли. Охранная сотня — вся! — Мирона глазами жрала и каждое слово ловила, Грым меня слушать не стал — у него от Журавля приказ, а иного он и знать не хотел…
Сила без воли и ума иной раз хуже ее отсутствия. Мирон из шкуры лез, чтобы нас с соседями столкнуть — ему те силы, что не под ним ходили, только мешали. Не ты ли перед Журавлем его поддержал, когда он на Ратное наговаривал? Хорошо, что весной Гунар с Медведем отговорили брата рубить сплеча, да когда он уехал, и они не удержали.
На Мирона теперь всё валить можно, но ему благодетели горло уже перерезали, а что наворочено, нам ещё разгребать и разгребать. А ты, Валуй, о том, что от сотни нурманов всего десяток остался, ярлу сам скажешь? Понятно, постесняешься…
Данилу сотрясла крупная дрожь, он сцепил зубы и прикрыл глаза, пережидая приступ. Валуй стоял, как побитый, и возражать боярину уже не пытался.