Гинзбург слушал внимательно, терпеливо, и Михаил Ильич спохватился, лишь когда увидел, что с момента, как он вошел, минутная стрелка ходиков обежала полкруга.
— Простите, Семен Александрович, заговорился.
— Ничего-ничего, ваши доводы логичны: молодые конструкторы в такой группе действительно были бы не лишними, но, к сожалению, штаты ее крайне ограничены и нет у нас возможности ее расширить.
— Конечно… но… Если что-то параллельно… — Голос Кошкина от волнения сел, фразы вырывались какие-то усеченные. — Не для производства — для дипломной работы… Хочу почувствовать этот танк. Пожалуйста, Семен Александрович, прошу вас…
Что повлияло — упорство ли студента или сметливость и хватка Кошкина, отмечавшаяся всеми в месяцы практики на заводе, четкость и быстрота, с которой он справлялся с самыми сложными заданиями в цехах?..
Семен Александрович подошел к сейфу, вынул трубку ватмана и, возвратившись к столу, развернул его перед Кошкиным:
— Эскиз агрегата «Г», его поручили старому конструктору. Могу предложить сделать свой вариант. Пусть это будет ваш дипломный проект.
Конструкторов, не вошедших в группу «сто одиннадцатого», обидело решение Гинзбурга, и, как только из командировки приехал его заместитель Галактионов, посыпались жалобы.
Поздним вечером, когда они остались вдвоем в КБ, Галактионов заговорил о ропоте и обидах:
— От кого угодно мог ожидать такой несправедливости, но не от тебя, Семен. Золотых ребят оставил за бортом, втиснул в группу неоперившегося студента. Не собираешься ли еще передать Кошкину руководство проектированием?!
— Не кипятись, выслушай.
— Простительно, если взял бы настоящего конструктора. А он? Малость соображает и чертит — таких найдем сотни. Да к тому же подкатывает к возрастному пределу — диплом получит в тридцать шесть лет!
— А ты забыл, что древние греки называли период сорокалетия «акме» — годами расцвета? Иван Михайлович Губкин получил диплом инженера в сорок лет, но это не помешало ему стать академиком.
— Губкин гениален!
— Вот мы с тобой — обыкновенные смертные и тоже подкатываем к возрастному пределу. И все же на свалку нас выбрасывать как будто не собираются.
Галактионова оскорбило сравнение.
— Мы занялись танками чуть ли не первые в Союзе. Скинь эти восемь лет — и ты заметишь, что наши ячейки памяти были тогда свободны от мусора устаревших подходов, традиций и привычек.
— Как знать, может быть, ячейки Кошкина находятся тоже в первозданном виде.
— Набиты философией, экономикой, политикой. Шпарит у себя в институте доклады о международном положении! Вряд ли для конструкторской мысли остается место.
— У меня есть друг Максим Галактионов… Когда он измотан работой на заводе до последней степени, то до рассвета глотает Льва Толстого. Куда только глыбы толстовские вмещаются, если клетки мозга лопаются у того Максима от расчетов? Примолк… Не потому ли, что сам на себе испытал этот феномен: Толстой, Бальзак, Уэллс расширяют ячейки памяти, делают их эластичнее, что ли? Нет, не стоит беспокоиться из-за возраста Кошкина и его эрудиции.
— Но ты же знаешь, — пустил Галактионов в ход последний козырь, — Форд увольняет конструкторов после сорока — сорока пяти лет, даже незаурядных. Не дурак же он! Мы с тобой успели кое-что сделать в танкостроении, а что Кошкин успеет до предельного возраста?
— О-о, сколько еще сделает, и не только до фордовского предела! Знаешь, что Серго Орджоникидзе ответил одному мудрецу, который спел ему такую же песню? Что большевики раскрыли секрет молодости, никому больше не ведомый.
— Какой еще секрет?
— И простой, и сложный: не хотят, не могут, не имеют права творчески стареть — и не стареют, вот какая диалектика!
Галактионов усмехнулся:
— Авторитетами загнать в угол хочешь? Я против Кошкина ничего не имею — человек он, наверно, стоящий. И то, что по решению ЦК выпускники политехнического будут посланы к нам, — прекрасно. Но надо дать им созреть. А вы с директором ошарашили всех, включив Кошкина в группу «сто одиннадцатого». Ты знаешь, что в КБ об этом говорят?
— Догадываюсь.
— Не думаю.
— Говорят, что Гинзбургу, видать, важен партийный билет, а не опыт. И посолонее…
— Что Кошкин ничего путного для машины не делает, иначе главный не прятал бы его от коллектива. Так?
— Вот тут, Семен, ты в самое «яблочко» попал. Кажется, и от меня этого уникума прячешь.
— Зайди, пожалуйста, в механический.
— Ты завел третью смену?