снижается, и ты настаиваешь на том, чтобы не заключать временные договоры…
- Ты предпочел бы не временные, а дерьмовые разовые договоры.
- Я говорю о том, что выгнать рабочего обходится нам дороже, чем купить квартиру.
- Тогда ты идешь к косовцам, и они занимаются рационализацией предприятия.
- Я сыт по горло.
- Ты живешь, как король.
- Я пашу, как раб.
- Давай, скажи, что ты решил с ними.
- Я решил поговорить с тобой. Мы заключили бы отличную сделку. Они хотят держать в
руках поставки, строительство и продажу имущества.
- Они хотят иметь контроль над разными дополнительными предприятиями, чтобы
оформлять липовые поставки и отмывать то, что заработали на продаже наркотиков.
- Да почем тебе знать?
- Они оставят меня на месте, или вышвырнут?
- Ты остался бы работать на них?
- Стало быть, тебе они тоже не нравятся.
Вот теперь Хосе Мануэль сел на единственный стул в моем кабинете помимо моего.
Садясь, он поддернул брючины вверх, словно боясь намочить их в луже, приоткрыл носки с узором в синие и зеленые ромбики. На фоне строгого костюма носки с ромбиками смотрелись так игриво, что при других обстоятельствах я бы над этим от души посмеялся. Да, Хосе Мануэлю, должно быть, совсем нелегко продать предприятие, уступить косовцам эту маленькую, созданную им, империю, которая, как он думал, будет существовать долго. Ему всегда хотелось быть предпринимателем, возможно, из-за своего классового происхождения. Насколько я помню, его отец был простым механиком, работавшим в цехах концерна “Мерседес”, а среди людей этого класса всегда считалось, что только твоя собственность предоставляет тебе независимость, и ты можешь сказать, что достиг успеха только тогда, когда ты сам себе хозяин. Продвижение вверх по социальной лестнице для Хосе Мануэля было делом повышения самооценки, а не погоней за капиталом. Он не любит показуху и терпеть не может хвастовства. Он мог бы доставить себе символическое удовольствие, купив “Мерседес”, но, являясь отцом обеспеченного семейства, и, не греша ложной скромностью, благоразумно ездит на японской “Мазде”, разумеется, достаточно большой, комфортабельной и надежной и, естественно, угольно-черного цвета. Еще во время учебы Хосе Мануэль имел четкое представление о том, что не хотел бы работать на другого или спекулировать на фондовой бирже, потому что на самом деле он был высоконравственным юношей, и ему казалось бесчестным и позорным обогащаться, ничего не производя. Ему хотелось иметь кампанию, базирующуюся на чем-то стабильном. Я всегда думал, что он закончит тем, что станет владельцем рудника или обувной фабрики, но, в конце концов, он приобрел фирму стройматериалов. Хотя предприятие и не занималось непосредственно производством, завозимые стройматериалы служили в конечном счете конкретным целям. Благодаря им растут города, люди укрываются и питаются, окруженные тем, что мы туда завезли. Хосе Мануэль уступил мне пятнадцать процентов собственности по смехотворной цене. По дружбе, а также по тем самым моральным принципам, о которых я говорил: без моей помощи он не сдал бы статистику и микроэкономику. Благодаря мне он мог усаживаться перед листком, испещренным цифрами, с ясным, не помутившимся взглядом. Я подшучивал над ним, потому что какого черта он хотел быть предпринимателем, если математические расчеты вызывали у него головокружение. “Предпринимателем с хорошим бухгалтером”, – сказал он мне.
- Нужен бухгалтер и кто-то, кто займется финансами и сметами, эти вещи даются мне слишком плохо, – это было самое первое, что он сообщил мне, открыв предприятие.
Хосе Мануэль прав в том, что на предприятии не все идет гладко. В строительстве подобное случается – мы разумно вели дела, но прибыль резко упала. Вероятно, я должен был бы ликовать, что кто-то хочет купить наше предприятие. Хотя я сомневаюсь в том, что моей доли хватит на то, чтобы несколько лет жить, не работая. Будучи здравомыслящим человеком, я должен был бы начать искать работу немедленно, потому что через семь-восьмь лет никто не захочет нанимать того, кто столько времени был безработным.
Хосе Мануэль проводит рукой по волосам, но потом не принюхивается деликатно к подушечкам пальцев, как делает это обычно (это его единственная, не совсем приятная привычка, насколько мне известно). На секунду он кажется беззащитным и ждет, чтобы я успокоил его или простил.
- Вот чтó меня во всем этом бесит, так это то, что ты до сих пор ничего мне не сказал.
- Видишь ли, это было так неожиданно. И ты был такой рассеянный... да и потом все это с твоей подружкой... Кстати, ты не рассказал о похоронах.
- И не хочу.
- Я хочу сказать о кремации.
- Знаешь, давай закроем предыдущую тему, ладно? Ты искал покупателя, или они сами вышли на тебя в подходящий момент?
Полагаю, он мне соврет, и жду этого. Также я думаю, что я не должен буду злиться, соври он мне. И все-таки я уверен, он меня не порадует. Нужно знать Хосе Мануэля: он предпочитает половинчатые решения.
- И то, и другое. В каких-то кругах я небрежно обронил пару слов о возможной продаже фирмы, стараясь не показать при этом, что делаю это от отчаяния. Ну, ты знаешь, слушок здесь, шепоток там, а через неделю мне позвонили.
- А я, стало быть, просто вещь. Не мог бы ты обронить также и объяснение в этом кабинете?
- Я же говорю, что все произошло очень быстро. Я даже не был уверен в желании продать фирму. Но, если я говорю тебе об этом сразу, то ты крутишь фильмы и бесишь меня на протяжении нескольких месяцев. Это была только задумка, не более. Ты против? Если не хочешь продавать, давай поищем другое решение! Но мы должны что-то делать, а я никак не добьюсь, чтобы ты это понял.
- Как же мы не уменьшили смету на жвачку твоей секретарши... уверен, что она списывает ее на необходимые расходы.
- Процесс по регулировке занятости. Мы можем заняться процессом.
- Это подойдет для более крупного предприятия. Если мы сокращаем штаты, то должны закрыть часть предприятия. Нет усовершенствований, значит, нет ни совокупного эффекта от них, ни роста производительности, ни прибыли, ни черта! Нам нужны люди на склад, водители, у нас только три продавца на весь выставочный зал. Мы не можем продолжать работать так же с меньшим штатом. Они могут продать пару грузовиков, снять склад поменьше и подальше от центра, но в среднем сделки и доходы будут продолжать падать. По правде говоря, я думаю, что доходы будут падать гораздо быстрее, чем падали до сих пор. Различные предприятия, с которыми мы работаем, закрылись или скоро закроются.
- Значит, ты говоришь – продавать.
- Нет, я говорю, что ты будешь козлом, если продашь.
Хосе Мануэль легонько шлепнул себя по коленям, выражая радость по поводу нашего небольшого разговора и оттого, что теперь дела мне небезразличны… Но он не поднялся. Должно быть, что-то удручало его, терзало его совесть, или он был чем-то взволнован, но не знал, как мне об этом сказать.
- Тогда…
- Тогда, когда они сделают тебе предложение, сообщи мне.
- Конечно, но есть один вопрос…
- Мой ответ “нет”.
- Ты же не знаешь, о чем я собираюсь тебя спросить.
- Ты хочешь знать, не хочу ли я поучаствовать в переговорах.
- Вот черт. Ну что за человек!
- Ты боялся, что я скажу “да”, потому что я очень ценный человек по разного рода бла-
бла-бла, но там, где люди, от меня мало проку. Иногда я выступаю и говорю о вещах, которых никто не понимает или же они не совсем уместны.
- В общем, все более-менее так.
- Буду тебе благодарен, если ты проинформируешь меня перед тем, как подписывать
документы. Хотя, говоря с технической точки зрения, ты можешь продать свою часть, не говоря мне ни слова.
- Нет, парень, как я могу это сделать. Кроме того, я собираюсь обговаривать и твою часть
тоже, чтобы потом ты не оказался в скверном положении.
- Но ты даешь себе отчет, что мы продаем фирму преступникам.
- Этого мы не знаем.
- Неважно, существует приказ Интерпола о розыске и задержании.
- Не понимаю, как ты можешь быть таким ребенком. Ладно, я тебя покидаю, уверен, что у
тебя масса дел. Да и у меня тоже.