- Что случилось?
- Я сожалею, Самуэль, очень сожалею.
- Мне кажется, Вы ошиблись, – говорю я, но мое убеждение рушится, потому что я вдруг осознаю, что он называет меня по имени.
- Клара. Сегодня вечером. Совсем недавно. Черт, ты не представляешь, как я сожалею.
- Клара, – повторяю я и копаюсь в памяти, думая, что не хочу, чтобы он повесил трубку. Прежде чем отправиться спать, мне необходимо выслушать эту чужую историю, не мою, именно для того, чтобы она стала моей. Точно также как мы читаем роман, чтобы добавить в свою жизнь какие-то события, яркие истории, не причиняющие боли. Мы думаем о них, потому что не можем соприкоснуться с ними в реальности. Я хочу узнать, кто такая Клара, чем она занималась, какие отношения связывали меня с ней, и почему я должен сожалеть об этом.
- Мы никогда не встречались. Но Клара много раз рассказывала о тебе. Много, очень много. Черт. А теперь, посмотри.
- И что же Клара?
- Она ехала по шоссе в Мадрид из Ла Коруньи4. Чтобы объехать пешехода, которого угораздило перейти шоссе из Ла Коруньи, люди совсем с ума посходили... В общем, она хотела его объехать и не справилась с управлением.
- С ней все в порядке?
- Она погибла, вот что я тебе скажу. Она мертва. Это просто ужасно, чудовищно. Я не могу в это поверить. Клара мертва.
Теперь молчим мы оба. Я не знаю, из-за чего мой собеседник хранил молчание. Плакал ли он, или сдерживал слезы, не представляю, в трубке не слышались ни всхлипы, ни прерывистое дыхание. В небе стремительно гоняются друг за другом два стрижа. Хотел бы я знать, что означают эти гонки – игру, соперничество, или любовное ухаживание. Что произошло бы, если бы преследователь поймал гонимого? Но, похоже, это никогда не произойдет, как будто есть в стрижиной жизни неписаный закон: летящему никогда не догнать другого, даже если он быстрее: заяц, сколько ни беги, не обгонит черепаху.
- Ты здесь?
Я утвердительно мычу и верчу головой, продолжая с легким внутренним волнением
следить за двумя первыми утренними стрижами.
- Думаю, ты не придешь, но, чтобы ты знал, кремация – послезавтра в одиннадцать.
- В субботу.
- Да… в субботу. У тебя есть на чем записать? Я дам тебе адрес морга.
- Давай, – говорю я, мысленно беря на заметку адрес.
- Не думаю, что я приду. Я тоже почти никого не знаю. Ладно, она тебе, вероятно,
говорила, какие у нас с ней были отношения, весьма отдаленные, хотя мы часто болтали по телефону, правда, в последнее время гораздо реже.
- Но, ты же недавно плакал.
- Понятно, впрочем, не знаю, понятно ли, но, черт возьми, ей было тридцать лет, и я очень-
очень сильно любил ее. А, кроме того, я плакал из-за тебя, из-за вас, представляю себе, что будет…
- Не знаю, что сказать.
- Понимаю. Что сказать в таком случае? Что ты должен был бы налететь на этого сукина
сына, сбить с ног, пройти по его черепушке и раздавить мозги, разве нет?
- Не знаю. Я, правда, не знаю.
- Ладно, я только хотел сказать все это тебе, я думал, больше некому… Ну, в общем, звони
мне, когда захочешь. Я знаю, что мы никогда не виделись, да это и неважно. Придешь домой, поговорим, или выкурим косячки. Или выясним, где живет этот урод, и, по крайней мере, набьем ему рожу.
- Какой урод?
- Ну, тот, что переходил шоссе. Не парься, это была всего лишь идея, шутка, впрочем, не
шутка – ярость. В конце концов, мне жаль, жаль на самом деле. Ты расскажешь об этом своей жене?
- Жене?
- Извини, я говорю глупости. У тебя есть мой номер в телефоне, верно? Серьезно, позвони
мне, и мы поговорим. У меня столько эмоций. Блин, ну и дела, вот так вот, вдруг.
Я оставил телефон на столе, среди стаканов и грязных тарелок. Небо изменилось всего за
несколько минут. Теперь эта слабо тлеющая необъятная даль скрыта за огромными пепельно-серыми тучами. Я снова копошусь в своей памяти. Я разглядываю лица, которые исчезли из моей жизни: моя всегдашняя подружка, переехавшая сначала в другой город, а потом и в другую страну, вышедшая замуж за мужика, которого я терпеть не мог. Та самая, которая глупо злилась на меня из-за простого ожидания и не разговаривала со мной. Снова и снова проходят передо мной лица и имена подружек и любовниц, этакий пожелтевший фотоальбом, заставляющий меня почувствовать себя старше, чем я есть на самом деле. Ищу я также и вырванные из жизни страницы. Я абсолютно уверен в том, что они содержали какой-то, давно позабытый образ. Было у меня и несколько эпизодических женщин, не оставивших ни шрамов, ни следов – так, короткие приключения или мимолетные увлечения. Как же их звали? Какой у них был голос, какая улыбка? Но, хоть я и остановился на том, что провожу время, пытаясь восстановить свои сентиментальные истории, собрать воедино эту беспорядочную головоломку, складывая неподходящие детали, я отлично понимаю, что все мои усилия бесполезны: я уверен в том, что никогда не был знаком ни с какой Кларой.
1Банк Сантандер – один из крупнейших банков Испании и еврозоны
2Холм Ангелов – географический центр Испании, находится в 10 км к югу от Мадрида, в окрестностях Хетафе
3Вальекас – один из мадридских районов
4Ла Корунья – крупный курортный и портовый город на северо-западе Испании
Глава 2
Есть люди, ненавидящие понедельники. Я ненавижу пятницы. Моя работа не раздражает меня, по крайней мере, настолько, чтобы искать другую. Но с наступлением пятницы у меня всегда возникает ощущение усталости и потерянного времени, принесенного в жертву, которую, по правде говоря, никто не вправе от меня требовать. Однако неотложные дела зачастую скапливаются именно в этот день, и я вынужден надолго задерживаться в офисе, а не уходить в восемь, как обычно.
Сегодня пятница. И если в пятницу самое первое, что ты обнаруживаешь на рабочем столе, это записка от секретарши с просьбой встретиться с Хосе Мануэлем, как только ты придешь, то можешь быть уверен, что день окажется очень длинным. Срочность в последний момент, ошибка, которую нужно исправить, какие-то требования и претензии, которые не могут подождать до понедельника.
Я стучу костяшками пальцев в дверь Хосе Мануэля и вхожу, не дожидаясь ответа. Он стоит у двери со скрещенными руками, всем своим видом выражая нетерпение, словно очень долго ждал меня.
- Ты дурак, или как?
- Добрый день. Я тоже очень рад видеть тебя.
- Не беси меня, Самуэль.
Хосе Мануэль не способен сквернословить и материться и употребляет более мягкие выражения подобного рода: “не беси меня”, “черт побери”, “вот дьявол”, “не выводи меня из себя”, “тьфу ты, черт”. Эти выражения, слетающие с уст человека, родившегося в южных предместьях Мадрида, могут выдать его происхождение и статус в обществе, которые он тщательно скрывает. Силясь скрывать, кто он есть, Хосе Мануэль мог бы закончить, как главный герой того фильма Вуди Аллена, в котором у героя нечеткое лицо. Если бы я не боялся его обидеть, а Хосе Мануэль обижается очень легко, я сказал бы, что он должен был бы посвятить себя преступному миру – нападать на банки и ювелирные магазины. Свидетели не пришли бы к согласию, был ли он блондином, или брюнетом, с орлиным или прямым носом, большими или маленькими глазами. Они не опознали бы его спустя пару дней и не смогли бы помочь составить фоторобот.
- Что случилось? Я сделал что-то ужасное? Ладно, хватит уже изображать строгого
исповедника, выкладывай все, что есть.
- Все, что есть. Все, чего не будет, по крайней мере, если ты продолжишь швырять деньги
на ветер. Это уже во второй раз. Что с тобой происходит?
- Ты о последней смете?
- Естественно! У тебя какие-то нереальные цены на краны и инструменты. На кафель, да,
нормально – подумать только, какая удача! Не смейся, на самом деле здесь нет ничего смешного. Этот заказ в текущем году самый важный, а благодаря тебе вся прибыль идет псу под хвост.
- Не вся.
- Ну, часть. И мы существуем не для того, чтобы швыряться деньгами.