- Тебе что-нибудь приготовить? Хочешь, я что-нибудь куплю? Сейчас ты хорошо себя чувствуешь? У тебя мультяшный вид. Знаешь, а у тебя очень милая квартирка.
- Как дети?
- Отлично, они счастливы. Дети – самое лучшее, что произошло в моей жизни. Тебе нужно жениться, стать отцом, а потом и дедом. Нет другой вещи на свете, которая стоит забот и мучений.
- А ты все сидишь на таблетках?
- А ты помнишь, когда я их не пила? Думаю, я тебе не говорила, но я давно уже смотрю на себя, как на слизняка, медлительного, бесформенного – ни талии, ничего, а ведь тогда я еще не была такой толстой, как сейчас. Вот ты касаешься слизняка, а он только поджимается, оставаясь все там же, выставляя напоказ свою мягкотелость… Послушай, уж не намекаешь ли ты, что я пью таблетки из-за детей? Женись, серьезно, семья это единственное, что со временем может сделать тебя счастливым.
- И поэтому ты пьешь таблетки.
- Если бы у меня не было семьи, я, несмотря на то, что пила бы их, пускала бы слюни в парке, не имея представления, идет ли дождь или солнечно. Тебе тоже следовало бы что-нибудь принимать, ведь это у нас наследственное. Посмотри на отца.
- Мы совсем не знаем отца.
- Это ты его не знаешь, а я все отрочество провела с ним. Это было все равно, что разговаривать со стиральной машиной, ну из тех, допотопных, с одной программой.
- Да сядь ты хоть на секунду.
Она садится, глядя по сторонам, и ища себе какое-нибудь дело, ускользнувшее от ее внимания.
- Рано или поздно, но я за себя не отвечаю. Я схвачу ее за шею, как куклу, и стану трясти, как грушу, пока голова не отвалится.
- Кого?
- А ты еще мне говоришь, что я пью таблетки. Ты же не живешь с ней. Если она снова спросит меня, когда придет Клара, я удавлю ее проводом от наушников. Я собираюсь привести ее сюда и оставить у тебя, чтобы она оживила твое существование.
- Когда придет Клара?
- И ты туда же? Вы что, сговорились с ней что ли, чтобы свести меня с ума? Если вы этого добьетесь, то вам придется взвалить на себя детей, потому что Мартин ни на что не годен. Он даже задницу им вытереть не смог бы.
- Я просто интересуюсь, почему она спрашивает о Кларе, когда она придет.
- Она говорит, что Клара была очень ласкова с ней, и спрашивает, когда она снова придет. И так раз за разом. Иногда я отвечаю, что через час, чтобы посмотреть, не успокоится ли она. Еще говорит, что ты очень ее любил. Бедняжка, она так растрогана и потрясена тем, что ты очень сильно любил Клару. Ты знаешь какую-то Клару?
- Одно время мы с ней встречались.
- Отличная новость, поскольку женщины задерживаются у тебя настолько, насколько у меня туалетная бумага... Тогда вот что, сделай одолжение, приведи Клару как-нибудь вечером к нам домой, глядишь, эта мания у нее и пройдет, и она даст мне отдохнуть пару дней до тех пор, пока ее не осенит другая идея.
- Не смогу. Клара погибла несколько недель тому назад. Несчастный случай, она разбилась на машине.
Пожалуй, больше всего мне нравится в моей сестре то, когда она сбрасывает маску, перестает быть этаким ураганом, в который ее превращают таблетки и горячее желание убежать от себя самой, когда она перестает наводить порядок и смеяться, перестает вести жизнь бойкого лейтенанта среди неуклюжих и нерасторопных солдат. Я обожаю ее в такие моменты, как сейчас, когда ее глаза смягчаются, становясь еще более темными. Они похожи на два колодца, вобравших в себя мою грусть. Они утягивают грусть на самое дно сестринской души, где моя печаль становится ее печалью.
- И не звонишь, – укоризненно говорит мне сестра, протягивая руку, но, не лаская меня. – Гибнет девушка, с которой ты встречаешься, а ты даже не расскажешь мне об этом, не придешь за утешением ко мне домой. Какой же ты дурак, ей-богу. Вот так взяла бы и трясла бы, трясла тебя, честное слово.
- До тех пор, пока у меня голова не отвалится?
- До тех пор, пока на место не встанет. Братишка, ты – тупица. Я ее знала? Это была та, с которой мы видели тебя как-то раз на улице, правда, не помню на какой?
Я не двигаюсь с места. Сестра пересаживается поближе ко мне и устраивается поудобнее. Она берет меня за руку и ерошит мне волосы. Если что-то мне срочно не поможет, то она усадит меня на колени и крепко-крепко обнимет, прижимая к себе, как обнимает в порыве нежности своих детей.
- Да, это была Клара.
- У нее были короткие волосы, верно? И она была гораздо моложе тебя. Я тогда еще
сказала Мартину, что ты искал себе подружек на школьных дворах. Я сразу обратила внимание, что она молчаливая, но веселая.
- Это правда. Она была молчаливой, но веселой. Хотя, вообще-то, она не всегда была
такой молчуньей. Когда у нее было отличное настроение, она могла болтать без умолку часами.
- Ну вот, – вздыхает она, – теперь мне придется убеждать маму, что Клара не придет. Какое
горькое разочарование ее постигнет.
- И много раз.
- Шут гороховый. Мне придется рассказать ей, это необходимо. Ты только посмотри, она
помнит Клару, хотя и забывает обо всем.
Слава богу, сестра не додумалась спросить меня, когда это наша мать виделась с Кларой,
если так скучает по ней или знает, что она была ласковой и нежной. Какое-то время мы молча сидим, взявшись за руки, отрешившись от всего мира, как парочка влюбленных голубков. “Бедная Клара,” – говорю я вслух, потому что мне хочется слушать сестру, болтающую со мной, слышать ее тихий голос, вздохи, ее сожаления о Кларе и обо мне, о двух влюбленных, которых навсегда разлучил несчастный случай на дороге.
- Ох, Самуэль, Самуэль, бедный ты мой Самуэль, – говорит она. Ты говорил об этом с
Антонио?
- Я уже несколько месяцев не разговариваю с ним.
- Господи, ну и семейка! Если наши дети пойдут в нас, я расквашу им носы. Поговори ты с
кем-нибудь, излей душу, не носи в себе. Позволь какому-нибудь другу утешить себя.
- Знаешь, что со мной происходит?
- Нет.
- Это был риторический вопрос, ты не можешь это знать.
- Тогда не спрашивай.
- Понимаешь, я не хочу, чтобы меня утешали. Есть рассказ, не помню чей, какого-то
бельгийца. Так вот там умирает жена главного героя, и он едет жить в Брюгге, потому что ему кажется, что это место настолько тоскливо, что не позволит ему забыть о собственной тоске. Я тоже не хочу искать утешения от смерти Клары, потому что это было бы все равно, что разлюбить ее, забыть, что ты чувствовал, когда страстно желал ее, скучая о ней, тоскуя. Я тоже уехал бы в Брюгге, побродил бы вдоль его каналов под небом, затянутым тучами, продолжая любить Клару.
- Полный идиотизм. От этого есть лекарство. Ты пьешь одну таблетку и перестаешь
барахтаться в унынии и тоске. Я всегда говорю своему Мартину, что ты у нас большой интеллектуал, единственный, на самом деле, умный человек в семье, хотя и работаешь с цементом, кирпичами и унитазами.
- Когда ты кого-нибудь любишь, ты тоже несчастен, потому что вы вместе не всегда, и в
какой-то момент ты скучаешь по этому человеку. Или оттого, что не можешь знать, любит ли он тебя так же, как любишь его ты. Конечно, все это звучит слишком пошло и банально, но все равно, то, что ты чувствуешь себя несчастным, – одно из самых прекрасных душевных состояний в любви, потому что оно очень остро заставляет тебя почувствовать, какой ты есть и каким хотел бы стать.
Я импровизирую. Я и сам не понимаю, правду ли я говорю, потому что я не помню, чтобы
чувствовал нечто подобное, по крайней мере, до теперешней минуты. Я никогда не произносил слов любви. Я никогда не любил, я избегаю незнакомых женщин. Я никогда не знал той боли, о которой рассказываю своей сестре, и которая смотрит на меня с поднятыми от удивления бровями.
- Первостатейная чушь, ну что за хрень, ей-богу. Откуда такая одержимость быть
несчастными? Что у вас в голове, чем вы только думаете?
- В любви всегда есть некое разочарование.
- Все это потому, что у тебя нет детей. Послушай, что я тебе скажу. В любви к детям нет
места слабости и унынию. В ней заключены и сама любовь, и забота, и ты чувствуешь ответную любовь от них. У тебя нет времени подумать о себе самом, потому что все, что для тебя важно – это твои дети. Они дают тебе счастье.