Женщина снова теребит кладовщика, теперь уже сильно, поскольку мой добрый знакомец не только не поворачивается к ней, но даже в бешенстве вырывает руку и говорит что-то типа: “Да отцепись ты от меня, женщина”. Он смотрит на меня в большое зеркало, прежде чем крикнуть: “Получи с меня!”, но крик его так и остается не услышанным. Полнейший абсурд – продолжать и дальше стоять за их спинами, зная, что мы всего-то в трех метрах друг от друга. И чтобы покончить с этой нелепицей, я направляюсь к этой группе, проталкиваясь через других людей и извиняясь: “Простите, разрешите”. Женщина опять схватила кладовщика за рукав и тянет к себе, что-то говоря. Тогда он поворачивается, лезет свободной рукой в карман, (а я покрепче сжимаю нож в своей), достает платок и, не поднимая головы, вытирает девчушке слюни. Девочка шмыгает носом и открывает большой, вялый рот. Кладовщик несколько раз проводит платком по ее губам. Он делает это почти со злостью, как будто отчищает въевшееся пятно со стены. Они так и стоят: он со стиснутыми зубами и она с широко открытым ртом. Девочка смотрит на меня и улыбается, указывая на меня подбородком и издавая невразумительные звуки. Теперь я не знаю, как мне улизнуть отсюда, куда свернуть, ведь я уже стою перед этим человеком. Лицо его кривится, он отводит глаза, краснеет, уставившись в пол. Наконец, он поднимает глаза. Теперь мы все молчим. Может, мне только кажется, что все повернулись ко мне, остановились и смотрят на девчушку-дауна и ее отца, будто ожидая, кто из нас, что скажет. “Привет, как дела?” – это все, что я говорю, уже развернувшись. Представляю себе, как все смотрят на меня, когда я выхожу из бара.
17Dios proveerá (qiere decir que dios te dará lo que te haga falta) – прибл. “… и воздаст каждому по делам его…”( Матф. 16:24-28)
18Rastro – открытый рынок в Мадриде, рабтаюший по оскресеньям и праздникам
19тонзура – выбритое место на макушке священников и монахов католической церкви, отменена папой с 1 января 1973г.
Глава 24
Алехандро открывает дверь и, не говоря ни слова, жестом приглашает нас войти. Таким
образом он избегает пожатия моей руки. Карина входит первой, я – следом, и мы сразу проходим в гостиную. Карина поздоровалась единственной из нас, сказав: “привет”. В моих воспоминаниях Алехандро казался мне более высоким. Лощеный франт, вот самое верное слово, характеризующее его, но, коль уж скоро, я характеризую его более подробно, то должен упомянуть о тесно облегающих джинсах-дудочках, черных полуботинках, белой рубашке без воротника. Будь у него голова чуть побольше и несколько иные черты лица, его усы, обрамляющие рот, могли бы придать ему воинственный вид. Алехандро из тех людей, которых ты не можешь представить со слишком длинными и грязными ногтями даже на ногах, хотя они и не видны, или с пушком на затылке и торчащими из ушей волосами. И уж, конечно, я уверен, он умрет от злости, когда поймет, что на шее у него два кусочка туалетной бумаги, которые он прилепил, чтобы остановить кровь из порезов при бритье. У нас есть нечто общее: мы оба используем лезвия для бритья.
Мы с Кариной усаживаемся в кресла с очень низкой прямой спинкой, а он садится
напротив нас на красный кожаный диван. Этот непрезентабельного вида диван не идет ни в какое сравнение ни с креслами, ни с остальной обстановкой, если можно назвать обстановкой почти пустую комнату. В ней находятся только прозрачные столики с полиуретановым покрытием, одна этажерка со стальным каркасом, на которой стоит несколько книг, маленькие лампы и пластиковый белый шкаф. Словом, обстановка гостиной, как в фильмах 70-х годов. Я не могу представить себе Клару с ее огромной, безудержной жаждой жизни, запертой здесь, в этом дизайнерском музее, потому что уверен, что Клара запросто могла бы положить ноги на стол. Она могла бы потрогать прозрачный столик испачканными мармеладом пальцами или, развалившись, сидеть на стуле. Клара предпочла бы удобные кресла, столы, сделанные из теплых материалов, цветные стены, вызывающие радость и возбуждение. Моя Клара не могла бы жить в этом месте и с этим человеком, выдающаяся особенность которого – скрупулезная чистота и опрятность.
- Я не понимаю, чего ты хочешь. Что еще ты хочешь, – первым делом говорит он мне. –
Есть что-то такое, что ты не успел украсть у меня, пока Клара была жива, и хочешь унести это сейчас? Вазу, фотографию, что? Ну, конечно же, я уверен, это ты украл фотографию. Ведь ты оставался один, когда мы стояли у гроба. Было бы слишком просить тебя вернуть ее мне, верно? Ты не из тех, кто отдает или возвращает, ты из тех, кто все уносит с собой, выгребая подчистую. Какого черта ты здесь делаешь? На кой дьявол ты пришел?
В промежутках между его вопросами и обвинениями я пытаюсь вмешаться, сказать что-
нибудь, но он не хочет меня слушать. Он быстро продолжает говорить, мешая мне что-то добавить или возразить, ведь это обрежет его разъяренно-смирившийся словесный поток.
- Нет кошек, – вот единственное, что я вставляю, когда он, похоже, закончил свою
проповедь, а я понял, что в квартире нет ни кошачьей шерсти, ни запаха.
- Каких кошек? – не понял он. – У меня на кошек аллергия.
- У Клары были кошки.
- Как у нее могли быть кошки, если я говорю тебе, что я аллергик?
- Но, иногда к ее одежде прицеплялись шерстинки, и она говорила, что у нее были кошки.
Карина удивлена не меньше Алехандро. Я боюсь, что с минуты на минуту начну потеть. И
какого черта я задал этот идиотский вопрос? Да, пожалуй, приход сюда был не лучшей идеей.
- Я так и думал, ты не мог знать Клару. Ты только трахал ее, не задавая вопросов, а, если
даже и спрашивал ее о чем-то, и она тебе отвечала, ты все равно ничего не понимал. Клара была для тебя дрочиловом с куском мяса, только температура у них была разная.
Его изысканному виду не подходит этот непристойный, бранный язык. И тем не менее,
эти грубые слова срываются с его губ так естественно, будто это была его обычная манера выражаться. Карина закидывает ногу на ногу, потом снова ставит ногу на пол, зачесывает волосы за уши. Она сидит меж двух огней, у нее нет даже элементарной защиты в виде хотя бы простой вежливости, которую Алехандро не собирается нам демонстрировать. Он не миндальничает и не стесняется в выражениях. Как мне хотелось бы прямо сейчас встать и распрощаться, закончив эту встречу, которая, вероятно, станет кошмаром.
- На самом деле ты был ее барыгой, ты доставал ей наркоту, о которой она тебя просила,
не волнуясь за последствия, ты наживался на ее зависимости. Молчи и ничего не говори, потому что, как только ты откроешь рот и начнешь говорить, я вышвырну тебя отсюда. И тебя тоже. Не понимаю, какого хрена ты привела его сюда. О чем он хотел со мной поговорить? О том, что пытался трахнуть и тебя тоже? Даже не отвечай. Стоит только посмотреть на него. Просто невероятно, ты здесь с человеком, который причинил столько боли твоей сестре.