Служащий приближается к двум престарелым парам, за которыми я наблюдал с самого прихода. Он подходит к ним, слегка согнувшись, как будто хочет прошептать им что-то на ухо. Мужчина и женщина, за которыми я шел до самого зала, отходят на несколько шагов в сторону и остаются наедине со служащим. Постепенно я начинаю осознавать, что это родители Клары. Мать разрыдалась. Ее муж пониже ростом, с жиденькими рыжеватыми волосами, со смешанным выражением нерешительности и страха на лице, беспокойно переминается с ноги на ногу и покашливает. Словно прислушиваясь к чьим-то указаниям, он ищет и не находит себе места.
Скрип передвигаемых стульев нарушает относительную тишину. Один из тех мужчин, что
перешептывались ранее у двери, направляется ко мне. Это – мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и плотно сжатыми челюстями. Он одет в темно-серый костюм, на шее повязан черный галстук. Ростом он гораздо ниже меня, какой-то хлипкий. Пожалуй, из-за его походки, не сказать, что неестественной, но создающей впечатление, что он, семеня мелкими шажочками, старается всегда ставить ноги прямо перед собой, я думаю, что он вполне мог быть гомосексуалистом. Когда он оказался в паре шагов от меня, я протянул ему руку.
- Примите мои соболезнования. Я разделяю Ваши чувства.
В последний раз я дрался в детстве, и с тех пор мне не доводилось снова участвовать в
драках. Я никогда не принимал ничью сторону в политической шумихе, не был заядлым футбольным болельщиком, не попадал в случайные передряги, в которых вынужден был бы защищать себя кулаками. Именно поэтому удар кулака скорее поверг меня в растерянность, нежели причинил боль, я оторопел. Этот удар был не из разряда киношных, от которых с жутким грохотом отлетают назад, ломая стулья и натыкаясь спиной на стену, или стекло. В этом ударе не было концентрации, порыва, энергии. Просто подняли кулак и ткнули им около моего рта. Удар был неумелый и торопливый, пожалуй, даже непроизвольный, как нервный тик, или икота. Мне даже не пришло в голову дать сдачи. Ответить ударом на удар, или прикрыться от нового нападения. Я дотронулся до губы, которая только сейчас начала саднить. Кровь, измазавшая пальцы, кажется мне какой-то нереальной, не моей, а чужой, того персонажа из фильмов, виденного мной тысячи раз в кино, где всегда меняется только главный герой. И вдруг ты оказываешься там, разглядывая пальцы и душу, измазанные кровью.
Мой странный противник наносит мне новый удар, на этот раз в плечо, еще слабее предыдущего, просто тычок костяшками пальцев, словно вызывая меня на драку во дворе школы. Хотел бы я знать, кто он, и оправдано ли его поведение. Что сделал ему тот Самуэль, не я, а другой, чтобы вызывать у него бессильный гнев. Я по-прежнему не испытываю страха, и не считаю необходимым ни защищаться, ни убегать. Я все больше чувствую некоторую солидарность, почти общность с этим плюгавым человечком, желающим наказать Самуэля за какое-то неподобающее и низменное деяние, человечком, которого я игнорирую, но чье наказание я интуитивно чувствую заслуженным.
- Сожалею, – говорю я, чтобы заполнить тишину и предложить что-нибудь молчаливому, внимательно разглядывающему нас, хору. Человечек неподвижно стоит передо мной. По-видимому, он ожидал бурной реакции, дающей ему повод продолжить драку, даже если все шло к его очевидному поражению при свидетелях, и тем самым заиметь еще один аргумент, чтобы ненавидеть Самуэля. Так и не ударив меня, он недоверчиво качает головой, трет о брючину кулак и, стремительно пройдя мимо присутствующих людей, выходит из зала. Всем ли известна причина этой агрессии, или же люди солидарны с этим родственником или другом Клары всего лишь перед лицом без спросу вторгшегося самозванца, кто знает?
Все уходят, и я остаюсь один перед гробом Клары. Я – по одну, а погибшая – по другую сторону стекла. Я не знаю, что делать, куда идти. Еще и с этим букетом цветов в руке. Я решаю оставить его у гроба. Я выхожу из зала и ищу дверь в комнату, где находится Клара, вернее, ее останки. В комнате ужасно холодно. За мной в комнату входят разные служащие. Они со мной не разговаривают, даже избегают, стараясь делать вид, что меня не замечают. Должно быть, кто-то их предупредил, что на этой церемонии есть посторонний. Я представляю, что иногда это так и есть, когда в семейное горе проникает незнакомец, который хочет рядом с собой почувствовать смерть и печаль других. Служащие поднимают гроб и уносят его оттуда, оставляя фотографию, букеты и венки. Мне нет смысла оставлять цветы в этом пустом, покинутом зале ради воспоминаний, которых нет, да и некому. Я взял фотографию и направился к выходу. Какое-то время я бродил по парку с фотографией и букетом в руках. Какая хорошая на улице погода, не жарко и не холодно. Я ощущаю на себе солнечные лучи, закрываю глаза. Мне так хорошо тут. Я забываюсь в полусне с каким-то непонятным чувством не то сладостной безмятежности, не то печали. Открыв глаза, я вижу, что из трубы одного из строений выходит столбик дыма.
“Клара, – говорю я. И еще раз – бедная Клара”. Хотя дымом могли стать кости и плоть любого другого человека. Семнадцать превосходно оборудованных залов.
Я еще какое-то время сижу на скамейке, а когда собираюсь встать, какая-то женщина, которую, как мне думается, я видел на похоронах, решительным шагом пересекает парк, приближаясь ко мне. Она останавливается прямо передо мной. Что-то в ней заставляет меня поспешно встать и шагнуть назад, остерегаясь нового нападения. Я предчувствую, что с ее стороны атака могла оказаться гораздо более решительной и болезненной, чем та, что я перенес недавно.
- У тебя нет платка?
Я ощупал карманы пиджака, хотя точно знаю, что не ношу его с собой.
- Нет, никак не найду.
Она открывает сумочку и дает мне бумажный платок.
- Губа, – говорит она.
Я прикладываю платок к губе и осматриваю его. На нем осталось пятно подсохшей крови.
- Думаю, губа немного рассечена снаружи. Полагаю, кольцом. Ты – Самуэль, верно?
- Да. А ты?
- Карина. А ты очень смелый.
- Ты так считаешь?
- Не только я это говорю. Она тоже так говорила.
Я не знаю, что ей ответить. Втайне мне льстит, что эта незнакомка могла так подумать обо мне, а особенно лестно, что так думала Клара.
- Клара так говорила обо мне?
Девушка показала на фотографию, которую я оставил на скамейке.
- Конечно, что ты большой смельчак. Ну вот, с Алехандро ты уже познакомился.
Уверен, что ты этого и хотела.
- Это тот, что ударил меня кулаком?
- На чем ты приехал?
- На такси.
- Идем, я отвезу тебя домой.
Тук-тук-тук. Она быстро идет, цокая тонкими каблучками по асфальту стоянки, и я иду за
ней, стараясь не отставать. Интересно, она идет так быстро, чтобы я сзади мог видеть ее силуэт – фигуру женщины, которая занимается спортом, пьет напитки “лайт” и ест на завтрак мюсли? Она носит плотно облегающий ее фигуру костюм жемчужного цвета с прямой, зауженной юбкой. Черт возьми, она без сомнения знает, что ее фигура заставляет многих поворачивать головы. Она излучает энергию человека, приученного драться локтями за место под солнцем, чтобы подняться вверх по служебной лестнице в какой-нибудь кампании, адвокатской конторе, или министерстве. Ее движения говорят о постоянной готовности ответить ударом на удар. Она не подставила бы вторую щеку и не позволила бы нанести второй удар. Карина дважды поворачивается вокруг себя на пятках, держа перед собой пульт сигнализации, пока машина не подала звук и не замигала фарами.
- Я всегда забываю, где оставляю машину. На многоэтажных парковках я стараюсь запомнить цвет, или знак, но не получается. Запомнить номера я даже не пытаюсь. У тебя ведь нет машины, правда?
- Откуда ты знаешь?
- От Клары.
- Вы были близкими подругами.
Это было скорее утверждение, нежели вопрос. Чтобы не проявить свое неведение, я избегал излишних вопросов.
- Ты глупый?
Не придавая этому большого значения, она трогается с места, и мы уносимся со стоянки на недопустимо большой скорости так, что некоторые из родственников оборачиваются, провожая нас взглядом.