[69]. В качестве пенатов души усопших участвовали во всех жертвенных приношениях, сожигаемых на домашнем очаге; и ничего так не боялись древние, как бездетства, ибо с окончательным вымиранием рода погасает и его очаг, а с тем вместе и души умерших предков лишаются обычных жертв, остаются без пищи. У Эсхила сын назван «спасителем отеческого очага» (σωτήρ έστίας πατρος): в законах Ману он – «тот, который рожден для исполнения долга; с его помощию отец уплачивает свой долг относительно предков и самому себе обеспечивает бессмертие». Отсюда, с одной стороны, безбрачие признавалось тяжким грехом, преступлением, а с другой – возник обычай, в случае бесплодия мужа, призывать одного из ближайших родственников для восстановления его семени; отсюда же и стремление бездетных усыновлять чужеродцев, причем эти последние вступали в культ своего названого отца и обязывались заботиться о его родовом очаге[70]. Души усопших относились с любовью к тем, кто доставлял им пищу, и заботливо оберегали их от всяких несчастий. Латинским названиям: lar familiaris и penas в древненемецком языке соответствовали: hûsing и stetigot – genius loci, в шведск. tomtekarl, tomtegubbe (= der alte im gehöfte, старший во дворе, домовой дед); они имели непосредственное отношение к домашнему очагу, под которым был скрытый ход в их подземное жилище и возле которого они постоянно появлялись. Им придавались еще следующие названия: gutgesell, nachbar, liber nachbar (на Руси домового также называют суседко, т. е. обитатель дома, в самом близком соседстве с семьей домохозяина), в Нидерландах goede kind, в Англии puck – слово, сближаемое Я. Гриммом с датск. pog (junge), швед. pojke, сканд. pûki (puer) и финск. poica (filius); наконец от XIII столетия доныне употребительно название kobold. Кобольды – домовые духи, подобные эльфам и карликам; народные саги дают им красные волоса, красные бороды и такие же шапочки; они малы, как дети, но сильны и крепки, склонны к танцам и музыке, по собственному желанию могут быть и видимы, и незримы для человека, владеют большими сокровищами и быстролетною обувью (сапогами-скороходами) и носятся по ночам синими огоньками. Кобольды поселяются или в самой избе, обыкновенно возле очага[71], или на дворе семьянина – в конюшнях, овинах, хлевах и погребах, и являются дружелюбными и ласковыми помощниками человека; особенно же услужливы на кухне и в конюшнях. Они принимают участие в занятиях слуг и тайно исполняют часть их работ: чистят лошадей, расчесывают им гривы, задают скоту корм, иногда таскают сено из яслей, чтобы подложить своему любимому коню, накачивают из колодцев воду и поят домашних животных, подчищают навоз, служанкам колют и приносят на кухню дрова, разводят огонь и полощут посуду; свое пристрастие к хозяину дома они (подобно нашему домовому) простирают подчас так далеко, что воруют сено и солому из конюшен и сараев соседей и приносят на свой двор. Пребывание кобольдов в доме предохраняет его от пожара и доставляет семье счастие и благословение; удаление их из дома отымает и то, и другое. Кобольды наблюдают, чтобы все по хозяйству было в порядке; в противном случае доброе расположение их изменяется и переходит в охоту дразнить и мучить: ленивая и неряшливая челядь много терпит от их проказ. Хозяева, желающие быть с кобольдами в добрых отношениях, откладывают для них в особенную чашку часть изготовленных яств, что бывает однажды в неделю или в праздничные дни и свидетельствует о древних жертвах, приносимых этим духам. Как верный слуга, кобольд разделяет с семьянином, которому раз отдался, и радость, и горе, и связь эта не может быть разорвана, даже если б пожелал того сам домохозяин. Ясно, что в кобольдах соединились представления о домовых гениях и душах усопших с преданиями о карлах (zwerg, däumling), мифических спутниках грозы. Быстромелькающие молнии, по древнеарийскому воззрению, олицетворялись крохотными, могучими карликами, обитающими в мрачных подземельях (= горах-тучах). То же олицетворение было усвоено и душам усопших, которые представлялись то летучими огоньками, то резвыми, неуловимыми малютками (детьми); а так как души почивших предков отождествлялись с пламенем, возжженным на домашнем очаге, то отсюда в каждой семье, в каждом роде явился не один, но многие охранительные домовые гении. Сродство кобольдов с грозовыми карликами несомненно; оно доказывается целым рядом признаков, одинаково приписанных тем и другим. Красными волосами своими кобольды напоминают Тора, а принадлежащие им скороходная обувь и шапка-невидимка суть метафоры летучего облака, в недрах которого скрывается молния; в Швабии кобольду дают название poppele, в других местностях – popel, pöpel (последнее слово употребляется и для означения темной тучи), что указывает на существо, окутанное облаком (= одеянное облачною шкурою); по мнению Я. Гримма, и латин. larva (маска, личина, привидение, блуждающий мертвец) соприкасается с lares. Немецким кобольдам у литовцев соответствуют кауки (kaukas)вернутьсяВиргилий ставит безразлично то очаг вместо пенатов, то пенатов вместо очага. Слово lаr употреблялось и для означения дома, семьи и жертвенника.
вернутьсяКобольд Eitel жил в дымовой трубе и часто высовывал оттуда свою голову; кобольд в Бишдорфе целый день сидел на очаге и беседовал с хозяйкою; der rothe kleine kerl in Gyseghem сидел в углу камина; другие полудремлют около возжженного пламени и сами разводят в печи огонь в те ночи, когда не светит луна.