Он потянулся, надел фуражку и, не прощаясь с Колькой, пошел на кладбище. Лизавета лежала лицом книзу, юбка ее слегка подвернулась, обнажая загорелые ноги.
— Здравствуй, Лиза, — негромко сказал Андрей.
Лизавета подняла голову и тотчас же уронила ее на руки.
— Чего тебе надо? — сказала она, не поворачиваясь. — Иди отсюда, не трогай меня… Надоели вы все до смерти!..
Андрей рассеянно сломал веточку акации.
— Напрасно ты, Лиза, я ведь тебе ничего плохого не сделал.
Она села, туго обвернула подолом юбки ноги и вдруг прошептала с нескрываемой ненавистью:
— Пошел ты…
Скверное слово хлестнуло Андрея, как кнут. Он швырнул на землю сломанную ветку и побежал по тропинке к полуоткрытым кладбищенским воротам. В памяти его осталось бледное, изуродованное страданием и яростью лицо девушки, которую он помнил совсем другой.
Этот случай на кладбище испугал и встревожил Андрея. То, что еще вчера казалось ему простым и веселым, сегодня обернулось какой-то темной стороной, и он понял, что в отношениях между мужчиной и женщиной бывает не только любовь, но и нечто другое, дурное, то самое, чего люди стыдятся и что заставило Лизавету обругать его, Андрея, последними словами.
Андрей решил поговорить о Лизавете с дедом Силычем и пошел к нему. Старик сидел в своей хатенке, острым сапожным ножом крошил сухие стебли табака.
— Закуривай, сынок, — сказал он Андрею, — отпробуй моего самосада.
Они закурили.
— Видел я только что Лизу Шаброву, — затягиваясь обжигающе крепким дымом, сказал Андрей. — Прямо на себя не похожа, краше в гроб кладут.
— А ты уж слыхал, что с ней приключилось?
— Слыхал, мне говорили…
— То-то! — сказал дед. — Обидел ее какой-то кобелина, а сам под лавку схоронился. Она же, дурочка, еще большее зло над собой сотворила. А через что? Через то, что людей совестилась, языков людских забоялась. Оно так и получилось: и дитё свое сгубила, и себя чуть в могилу не свела…
Дед смахнул с сундука россыпь махорочного крошева, засопел сердито.
— Много у нас еще зла и дурости, Андрюха! Вот, скажем, вчерась повел я поить своего чубарого, а возле колодезя Антон Терпужный с Капитошкой стоят, и обое, видать, выпивши. Антон как меня увидел, так сразу знаки Капитошке подает — молчок, дескать. А тот вовсе пьяненький, руками махает и кричит на всю улицу: не боись, мол, Агапыч, мы этого паразита Илюшку Длугача подкараулим в темном куту и наскрозь его вилами прошьем, чтоб добрых людей не баламутил!.. Слыхал, голуба моя? Вилами, мол, прошьем, а? Это что ж, шуточки, что ли, — взять да человека вилами проткнуть?
— Капитошка с пьяных глаз молол и сам, видно, не знал что, — сказал Андрей.
— Оно-то правильно, голуба, что с пьяных глаз, — согласился Силыч, — а только знаешь: что у тверезого на уме, то у пьяного на языке. Народ у нас не одинаковый живет: один, к примеру, работает на совесть, государству рабочему и крестьянскому помогает, а другой злобствует, как волк, скаженный, все норовит за ноги тебя хватануть…
Силыч потер кулаком слезящиеся глаза.
— Так вот, голуба, глянешь ты с горки на нашу Огнищанку и помыслишь: тихо и мирно люди живут. Хатеночки скрозь аккуратные, сады по дворам насажены, журавель колодезный тихонечко поскрипывает — прямо-таки божья благодать! А загляни ты в эти хатеночки да садочки, стань духом невидимым и загляни! Тут тебя сразу оторопь возьмет.
— Почему? — спросил Андрей.
— Потому, к примеру, что огнищане наши не одинаково живут. У бедняков хотя и руки короткие, а силу они набирают, руководствовать жизнью хотят, кулачки же на это лютуют, за старое держатся.
Дед погладил ладонями колени, прищурился.
— Ты думаешь, что Иван Силыч Колосков ничего не знает? Нет, дорогой ты мой человек, он все чисто видит и все знает: и сколько десятин земли Антон Терпужный у бедняков арендует, и как он на Илюшку Длугача ножик помаленьку точит, и как прибитого богом Тютька самогоном спаивает. И зятек Терпужного, товарищ Острецов, тоже, сдается мне, не дюже ясный человек: все где-то по чужим волостям мотается, камень за пазухой держит. И Тимоха Шелюгин, святой наш угодник, в одну с ними дудку дудит, только что языком не мелет, а молчит, будто в рот воды набрал. Все это, голуба моя, мне ведомо, и люди про это знают…
Андрей с интересом слушал деда Силыча. То, о чем дед говорил, как бы освещало заброшенную среди холмов Огнищанку новым светом, и Андрею показалось, что история несчастной Лизаветы какими-то неуловимыми нитями связана с угрозами пьяного Тютина, с хриплым и мрачным голосом Антона Терпужного, с тем темным и злым, что заставило огнищанских баб обпахивать в голодную весну всю деревню, а мужиков — избивать железной клюкой укравшего овцу Николая Комлева.