Что я мог ему ответить? Пошутить, что ни один подвиг у нас не остается безнаказанным, или напомнить о том, что есть в армии такая традиция поощрять провинившихся и награждать непричастных? Но то и другое показалось мне в данной ситуации пошлостью. И потому пришлось промолчать.
Но если подвиги у нас наказуемы, зачем тогда эти двадцатипятилетние русские парни рвутся в миротворцы? Почему, как рассказывал мне командир Ивановской парашютно-десантной дивизии генерал-майор Александр Ленцов, в батальон, отправляющийся на год службы в горы, в палатки, без света и воды, у них был конкурс среди контрактников, как на актерский факультет ВГИКа, тридцать человек — на место?
— За два дня мы набрали из резервистов практически все пятьсот человек, — сказал генерал, — и это никак не сказалось ни на численности, ни на боеготовности моей дивизии.
— Зачем тебе это Косово? — спросил я у одного из таких резервистов сержанта Андрея Бороздина.
— Причин много, — ответил он, — но на первом месте стоит, наверное, какой-то азарт, что ли.
Андрей прослужил в десантных войсках с перерывами почти восемь лет. Был практически во всех «горячих точках» бывшего Союза. В Приднестровье, в Чечне и Таджикистане.
Служил в разведке. Награжден фронтовой медалью «За отвагу». Вспоминает, как из-под плотины у Дубоссарской ГРЭС водолазы вытаскивали трупы женщин, к которым колючей проволокой были прикручены их дети.
— Я хочу, чтобы такого больше не было, — чуть напыщенно, видимо, для журналиста, говорит он. — А потом, кому-то нравится смотреть на цветущие города, а мне — на руины.
— Спокойная жизнь надоедает, — философствует Бороздин. — От этого наркотики, алкоголь, ночные клубы, девочки… Меня все это не привлекает. Хочется хорошей встряски. Терпеть голод, холод, лишения… И чтобы цель у всего этого была не абы какая, а высокая.
Семью Андрей не завел.
— Такой образ жизни, — говорит он. — Куда мне жениться?!
Почему он прилетел в Косово?
Да потому что тут сейчас разворачиваются основные события. Здесь и сербы с албанцами, и НАТО с Россией друг против друга. «Пиндо- сов» Бороздин не любит, албанцев тоже. Они, говорит, хитрые и коварные, он им не доверяет. И хотя миротворец должен быть беспристрастным, отдает предпочтение сербам. Они с нами одной веры, замечает Андрей, а православных в Европе и так осталось с гулькин нос. Они и по духу, и по характеру нам, русским, ближе, чем косовары. Но если будет какой-нибудь конфликт, так просто стрелять ни в кого он не собирается. Доложит об этом начальству и будет действовать только по приказу свыше.
К французам, в секторе которых будет размещаться его десантная рота, Андрей относится, по его словам, положительно. Они — люди добрые, мягкие. Никто после революции наших белоэмигрантов так не приютил, как они, говорит Бороздин. Единственный их недостаток — супружеская неверность. Но с этим можно мириться.
Богатства в «горячих точках» он не накопил. Двойной, тройной оклад испаряется после войны, как дым. «Все уходит только на восстановление сил», — рассказывает Андрей. И то, что в Косово обещали платить по тысяче «баксов», его не особенно радует.
— Деньги для меня не главное, — говорит Бороздин. — Я бы поехал и бесплатно. Весной, когда начались бомбардировки Белграда, даже ходил в военкомат, хотел записаться добровольцем, но набора тогда не было. А на этот раз все получилось, как надо.
— Ну, а если все-таки заплатят, как обещали, от долларов откажешься? — спрашиваю я.
— Нет, не откажусь.
Ботинки майора Тонких показались в люке «броника» только через час с лишним после начала переговоров. Потом за ними внутрь нашего стального убежища протиснулись майорские штаны, бронежилет и автомат, а уже затем красное, то ли от холода, то ли от долгих споров с французами, обветренное и мокрое от дождя лицо.
Он достал сигарету и начал рыться в карманах в поисках зажигалки. Не нашел ее. Из черного нутра бэтээра протянулось к нему несколько грязных и мозолистых рук. В них горели огоньки. Игорь прикурил, затянулся и лишь после этого радостно выдохнул:
— Мы их все-таки доломали. Аут оказался для французов. А Сербица будет нашей.
Экипаж 316-го на эти слова никак не отреагировал. Ему было все равно. «Забытому» батальону здесь миротворческую службу уже не нести.
— Французы, их генерал, его зовут, если не ошибаюсь, Брюно Кюше, все же — молодцы, — рассказывал между затяжками майор. — Они обещали нам, как только сюда придет весь наш батальон, уйти из города и отдать здание полицейской управы. Там расположится мой штаб и казарма первой роты. Остальным придется ставить палатки. Ничего не поделаешь. Места другого больше нет. Правда, англичанин из штаба KFOR, этот полупиндос несчастный, говорит: это еще решение — не окончательное, его должен утвердить командующий генерал Джексон.
— Утвердит, никуда не денется, — заверил меня Тонких. — Он — солдат, не политик. Выпендриваться не станет.
— А что местные албанцы?
— Те, конечно, — пакостники порядочные. Говорят, будем выполнять соглашение между НАТО и ОАК, но любви русским не обещают. Нам что главное, — чтобы в спину не стреляли, колодцы не травили, а без их любви мы как-нибудь обойдемся. Вы же знаете, поле после боя всегда достается не кому-нибудь, а миротворцам. А это не только французы с американцами, но, в частности, и мы. И с русскими десантниками им тоже придется считаться, — заключил Тонких.
Майор докурил сигарету, натянул шлемофон и по пояс вылез из люка. На холодный и мерзкий дождь. Так положено в армии, — старший в экипаже, помогая механику-водителю, должен следить за дорогой. Вне зависимости от погоды.
— Заводи, поехали, — скомандовал Игорь. И 316-й рванул через дождь за генеральским «уазиком».
2. Хочешь жить — смотри под ноги
— Знаешь, кто самый лучший сапер? — спрашивал бравый десантник 76-й Псковской дивизии ВДВ сержант Сережа и, не обращая внимание на недоумение, написанное на моем лице, сам же ответил на собственный вопрос, — Поросенок.
Видимо, выражение моего лица стало еще больше глупым, чем можно себе это представить. Поэтому сержант смутился и начал подробно, как для школяра, растолковывать журналисту, почему так считает.
— Свиньи, какую бы ерунду о них ни говорили, — суперосторожные животные, — объяснял он. — Поросенок никогда не подойдет к мине или к растяжке ближе, чем на метр-полтора. Никогда не заденет, не переступит ее. Наверное, чувствует какой-то неприятный для себя запах, который идет от взрывчатки, или опасность. Ну, точно собака. Жаль только, дрессировать его нельзя. А то бы я ходил с ним по дорогам, а не с миноискателем…
Эту байку по поросенка-сапера, а может, и не байку — кто знает точно — я услышал в прошлом году в наших миротворческих частях в Абхазии. А вспомнил ее недалеко от
Слатинского аэродрома в Косово, где познакомился с однополчанами сержанта Сережи — саперами 76-й Псковской дивизии ВДВ подполковником Александром Моревым и десятью его подчиненными, занятыми разминированием гор и долин, окружающих этот знаменитый аэродром.
Правда, поросят в Косово я так и не увидел. Албанцы, в отличие от абхазов, их вроде бы не держат, не выпускают, как те, без привязи на вольный выпас в окрестные «желудевые» леса. А сербы, покидая свои дома, скотину, как правило, режут и практически за бесценок продают ее мясо русским десантникам.