Какое-то время Геверл еще лежал и размышлял о своем идиотском поступке, но уже не так, как раньше, не всерьез, а, скорее, по инерции. Спросил себя раз десять: «Зачем? Зачем? Зачем?» — и перестал.
Нет, а что тут, собственно, такого, вдруг подумал он, перейдя в контратаку. Что это вообще за странная потребность такая — все объяснять? Разве в этом мире все уже до конца объяснено? Разве ученые разгадали тайну возникновения жизни? Или, скажем, тайну сотворения мира? Или, может быть, кто-нибудь проник в тайну искусства? Ну так пусть на Земле будет еще одна неразгаданная тайна.
Эта внезапно пришедшая в голову мысль наполнила душу Геверла гордостью. Мало того что он совершил такой странный поступок, вдобавок ко всему у него теперь тоже есть тайна, которая ничем не хуже других мировых загадок. «Да, — не без удовлетворения подытожил он в конце концов. — Воистину непостижима душа человеческая». И погрузился в сон.
Из цикла «Размышления»
Крохотное размышление.
Существует мнение, что Бог, некогда заполнявший своей бесконечной субстанцией пространство Вселенной до такой степени, что в ней не оставалось ни единой пустой щелочки и трещинки, в один прекрасный момент вынужден был потесниться и съежиться, чтобы освободить место для мира, который он собирался сотворить.
Нечто похожее произошло и в нашем городе, в магазине женского белья престарелого профессора Каплицкого. В своем магазине Каплицкий был безраздельным властелином. В его хозяйстве царили образцовый порядок и дисциплина. Но поскольку Каплицкий вечно злился на клиенток, высасывавших из него все силы и пивших, как он считал, его кровь, бледные губы старика всегда были плотно сжаты, а руки постоянно дрожали. Работавший у него покорный и трусоватый продавец всем своим видом демонстрировал постоянную готовность немедленно выполнить любое указание Каплицкого. Весь магазин был без остатка заполнен профессором Каплицким. Там Каплицкий. Сям Каплицкий. Если же где-то не было самого Каплицкого, там висела фотография отца Каплицкого, который выглядел в точности, как сын, с той лишь небольшой разницей, что здравствующий Каплицкий был старый, потертый и изжеванный жизнью, а усопший Каплицкий на стене — молодой, бодрый и вечно живой.
Однажды летом, под вечер, за несколько минут до закрытия, в магазин зашла одна полная дама и попросила трусики, причем не обычные, а современного фасона, крошечные, из тех, что прикрывают лобок маленьким треугольником, напоминающим маску на лице грабителя. То ли дама не помнила размера своих бедер, то ли растолстела совсем недавно и еще не успела привыкнуть к новому размеру, но она потребовала, чтобы ей разрешили эти трусики примерить.
Вечно раздраженный профессор женского белья, как всегда, плотно сжал губы, молча протянул даме трусики и открыл перед ней дверь маленькой примерочной с зеркалом. Зажав трусики двумя пальцами, словно она держит за хвост мышь, и тоже плотно сжав губы, как бы демонстрируя свое отвращение, полнотелая дама юркнула в примерочную и быстро захлопнула за собой дверь. Как известно, взаимное раздражение и неприязнь очень характерны для отношений покупателя и продавца в нашем городе.
И тут вдруг сердце профессора Каплицкого пронзило острое, ядовитое чувство, усилившее и без того постоянно наполнявшие его душу горечь и разочарование. Жизнь ему как-то сразу опостылела. Неожиданно для самого себя, профессор нагнулся к замочной скважине, прищурился и впился глазами в обнаженную женщину.
Когда злобный, похотливый профессор Каплицкий съежился возле замочной скважины, пространство в магазине освободилось и за его спиной возник целый мир. Кроткий, послушный продавец залез на прилавок и начал отплясывать. С полки свалилась целая дюжина коробок с чулками. Два юных хулигана проникли в магазин и украли с витрины женский манекен вместе с лифчиком. А из дырки в стене вылезла мышка. Она увидела на полу раздавленный кусочек сыра, быстро схватила его и снова юркнула в норку.