Он оглянулся, чтобы проверить, не зашла ли в ресторан какая-нибудь красотка — из тех, что должны были ознаменовать новую страницу в его жизни, и, о ужас, кого же увидели его несчастные глаза? Разумеется, Романецку. В одно мгновение он снова вернулся в свою старую жизнь.
Романецка тоже не наелась двумя порциями фалафеля, да и внутри у нее было как-то неспокойно. Ее мучило какое-то смутное желание, которое нужно было немедленно утолить. Она решила поесть перед сном чего-нибудь остренького и отправилась в ресторан. Не заметив Ищеля, сидевшего у стойки спиной к ней, она уселась за столик и заказала селедку с луком в масле и стакан чая. Одиночество тоже имеет свои преимущества. Ты не боишься есть фасоль или селедку с луком. Ты знаешь, что у тебя будет вонять изо рта, но при этом уверен, что никто этого не почувствует. Давно женатые люди тоже этого не боятся, но вот ухаживающие и объекты ухаживания очень озабочены тем, как будет пахнуть у них изо рта во время поцелуя, а потому вынуждены лишать себя пищевых радостей, довольствуясь листьями салата и павлиньим молоком.
Взгляды Ищеля и Романецки на мгновение встретились, и в ту же секунду, будто пораженные ударом тока, они отвернулись друг от друга. Боже, какой позор! Чего стоили все высокие слова Ищеля о фалафеле на рынке Бецалель, если сейчас он расселся здесь и набивает брюхо фасолевым супом. Его скупость не только вышла наружу, но и заехала ему кулаком в морду. Да и Романецка тоже, свинья этакая, прикончила два фалафеля, сделала вид, что пошла домой, притворилась, что хромает, стонала «ой-ой-ой», а сама, не успев избавиться от Ищеля, сразу же, как горная козочка, поскакала в ресторан. Да еще посмотрите, что они едят! Фасоль и селедку. Два скупердяя, трясущиеся над каждым грошом, боящиеся жить полной жизнью. Самые простые и естественные вещи они делают втайне, украдкой, как воры в ночи. Можно подумать, что они делают что-то запретное.
Оба уткнулись в свои тарелки — один в фасолевый суп, другая — в селедку — и сделали вид, что не видят друг друга. Может быть, они и в самом деле заслужили, чтобы их жалкое свидание завершилось именно так…
Ищель поел, расплатился и направился к выходу, но, к несчастью, его путь пролегал рядом со столом Романецки. Проходя, он задел его и посмотрел на Романецку сверху вниз. Когда он увидел ее голову с двумя седыми волосками, склоненную над тарелкой, полной селедочных костей, в которой она ковырялась вилкой, пытаясь выловить из масла остатки лука, его чувство вины и отвращения, его злость и съеденный им фасолевый суп устремились наружу, и, в полном противоречии со своим характером, он наклонился и прохрипел ей в ухо:
— Ну скажи, чего тебе надо? Чего ты сюда приперлась? Посмотри на свою рожу, взгляни на свою фигуру. Ест она тут, видите ли! Да кто ты вообще такая?!
Романецка дернулась, словно чихнула, коротко взвизгнула тонким сопрано, несколько раз всхлипнула, быстро открыла сумочку, порылась в ней, дрожащей рукой вынула черно-белую фотографию, протянула ее Ищелю и плачущим голосом пролепетала:
— Вот кто я такая. Вот мое лицо. Вот моя фигура.
Ищель посмотрел на фотографию. На ней был изображен младенец. Романецка в возрасте около года. Кругленькая, с пухленьким невинным личиком. Ее глаза смотрели на фотографа непонимающе. Это была Романецка еще до всего: до повзросления, до уродства, до свидания с Ищелем, до фалафеля, до хромоты, до всей этой отвратительной и постыдной жизни. Она стояла на пороге чего-то неизвестного. Все еще было впереди и казалось прекрасным, многообещающим, зовущим. У нее были родители. Они растили ее, пели ей: «Нежный саженец вырастет и расцветет». Но что именно расцветет, этого пухленькое личико не знало. Оно только смотрело с безграничным удивлением, еще не догадываясь, что таит в себе будущее. Ищель вспомнил, что у него в альбоме тоже есть такая фотография в возрасте одного года, и лицо его там похоже на лицо Романецки. На этой фотографии он такой же милый, непорочный и точно так же с неуверенной улыбкой смотрит на фотографа.
Он испуганно отскочил, словно Романецка была ведьмой, и, не издав ни звука, выбежал из ресторана. Внезапно вся его злость испарилась, горечь прошла, все его колебания, размышления, маленькие войны и споры с самим собой исчезли, как будто их никогда и не было. Или лучше скажем так: вся шелуха отвалилась и внутри Романецки высветилась ясная и простая фотография младенца, а внутри Ищеля из-под всех пленок и оберток вылезла и встала в полный рост фотография ребенка из семейного альбома. Оба младенца были очень похожи друг на друга. У обоих были кудряшки, маленькие вздернутые носики, крошечные зубки и пухленькие щечки, вызывавшие желание поцеловать их и любовно, самозабвенно, уткнуться в них лицом.