Сусанинский голос, рисующий катастрофические картины, терялся и глохнул в густолиственной чащобе парка. Он оставался за спиной вместе со всеми этими проблемами, которые кажутся такими значительными самим спорщикам и чуть ли не детскими, если послушать со стороны. Ну, соединят обе стороны, но ведь не за счет же убиения ворот! Уж их-то придется охранять бережнее, чем все остальное, вместе взятое. Еще бы, уникальнейший симбиоз, только вот не понятно, чего с чем… Со зверьем проще, элементарнейшая задачка на совмещение «быть» и «не быть». Искусственные биобарьеры, передвижные, самое осторожное смыкание зон. Несколько контрольных участков. Начать объединение животных в самой узкой полосе, а самые широкие, тыловые резервации оставить для чистых популяций, не затронутых всей этой кампанией. И все это в естественных условиях и предельно просто, нужно только не умиляться и не возмущаться, а вызвать несколько тысяч добровольцев с Большой Земли — для контроля. Но голубая разведка, наверное, сумеет этого добиться.
Она развела в стороны ветви игольчатой крушины и вышла на пляж. Море светилось сазаньей чешуей звезд, но галечная полоска была темна, и справа, где начинались крутые скалы, отыскать Лероев камень можно было только по памяти. Память, как всегда, не подвела, и Варвара присела на теплый каменный бортик, ограждавший яшмовый монолит. Между бортиком и массивной глыбой оставалось небольшое пространство — в ладонь, от силы — полторы; сюда она приносила камешки, окатанные морем, самые красивые, какие только выносила волна: опалово-молочные, крапчатые, яблочно-зеленые, — они грели ей руки и были удивительно неизменны и верны своей изначальной сущности. Море могло обглодать их до превращения в крошечные песчинки, но и тогда каждая осталась бы самой собой — молочно-белой. Крапчатой. Яблочно-зеленой. И, опуская их в каменную канавку, Варвара каждый раз тихонечко повторяла то шепотом, то беззвучно, лишь шевеля губами и мысленно произнося, как заклинание: «Марь душистая… зизифора… вишня тянь-шаньская… таволга…»
Такие вот цветы были на могиле Лероя, от которого, в сущности, она не слышала ни одного обращенного к ней человеческого слова, кроме случайно придуманной им дразнилки — перечня трав, предпочитаемых крошечными серебристыми лакомками с горных отрогов Памира. Зачем с первой же минуты их знакомства он громоздил между ними непроницаемую стену беззлобных, но и бескомпромиссных насмешек?
Да затем, что угадал он в ней ведьму морскую со всей причитающейся ей дивьей зоркостью и испугался, что распознает она его тайну, которую он берег пуще жизни.
Не ошибся Лерой, она эту тайну разгадала. Да поздно.
И вообще, что было толку от ее вещего чутья? Кого она спасла, кому помогла, от чего заслонила?..
Варвара привычно провела кончиками пальцев по чуть шероховатой поверхности камня, обработанного неизвестно сколько тысяч лет назад. Как ни печально, но руки, касавшиеся его в дремучей древности, принадлежали отнюдь не венцам творения. Хомо аквитус инопланетный — она не представляла себе, как он выглядел, но зато отчетливым и брезгливым нюхом души распознала в нем неуемный дух владычества, помноженный на барскую снисходительность ко всему остальному живому во Вселенной, и еще опасное всемогущество, которое в сочетании с иллюзорно-прекрасным лозунгом: «Все для человека!» позволило ему превратить это сказочное побережье чужой планеты в громадную резервацию для живых игрушек — наследственно-ручных животных. И позабыть о такой мелочи — на чудовищную машину, управляющую этим загоном, поставить выключатель. А то аппетит к посещениям далеких планет прошел, а несчастное зверье десятки тысяч лет изнывает от неутоленной любви к неведомому, приручившему его хозяину…