Келл тяжело осел в кресле возле кровати Рая, положив голову на сложенные руки. Рядом валялся сброшенный плащ, голые плечи укутаны одеялом.
А принц вытянулся на кровати, положив одну руку на грудь. На его щеки вернулся румянец, ресницы трепетали – так всегда бывало, когда ему снился сон.
Как же мирно они спят!
Когда они были детьми, Эмира, дождавшись, когда они лягут спать, ходила, как привидение, из комнаты в комнату, поправляла простыни, гладила по головам, смотрела на спящих. Рай не позволял укутывать его одеялом – считал это ниже королевского достоинства. А Келл, если просыпался, смотрел на нее своими огромными глазами, в которых ничего нельзя было прочитать. Он настаивал, что и сам способен укрыться, и всегда так и делал.
А сейчас Келл пошевелился во сне, и одеяло соскользнуло с его плеч. Она машинально поправила его, но, едва пальцы коснулись его плеча, он подскочил, словно от удара, и уставился на нее мутными глазами, полными страха. Вокруг него уже трепетала магия, дрожала в воздухе, как жар.
– Это я, – тихо произнесла она. Но, узнав ее, он не расслабился. Руки опустились, но плечи так и остались заостренными, а во взгляде сквозила каменная тяжесть. Эмира попятилась. Ну почему, когда он просыпается, смотреть на него гораздо труднее?
– Ваше величество, – произнес он с почтением, но холодно.
– Келл, – начала она, тщетно отыскивая в душе теплоту. Надо продолжать, за именем должен последовать вопрос: куда ты ходил? Что случилось с тобой? С моим сыном? Но он уже был на ногах, уже накидывал плащ.
– Я не хотела тебя будить, – сказала она.
Келл протер глаза.
– А я не собирался спать.
Она хотела бы остановить его, но не могла.
– Простите, – бросил он от дверей. – Это я во всем виноват.
Нет, хотелось ответить ей. И все-таки да. Ибо каждый раз, глядя на Келла, она видела Рая, слышала, как он взывает к брату, видела, как он харкает кровью из-за чужих ран, видела его при смерти, видела, как он из принца стал просто мертвым телом, покойником. Но он вернулся, и она знала: это сделал Келл своими чарами.
Она видела, какой дар Келл преподнес принцу, видела, кем он стал бы без этого, и такая связь ее пугала. Но в эту минуту ее сын лежал на кровати, живой, и ей хотелось броситься Келлу на шею, целовать его, повторять: «Спасибо, спасибо, спасибо».
Она ничего ему не простила.
И была ему обязана всем.
Но не успела ему этого сказать: он ушел.
Когда захлопнулась дверь, Эмира рухнула в опустевшее кресло Келла. На губах застыли невысказанные слова. Она проглотила их, поморщившись: казалось, они царапнули горло.
Она склонилась и осторожно накрыла руку Рая своей.
Его рука была гладкой и теплой, пульс бился сильно. По ее щекам потекли слезы. Они замерзали на лету и ледяными бусинками падали на колени, а там, растаяв, впитывались в ткань ее платья.
– Все хорошо, – наконец произнесла она, сама не зная, чти это слова: Келла, или Рая, или ее собственные.
Эмира никогда не хотела быть матерью.
И уж точно никогда не собиралась становиться королевой.
До свадьбы с Максимом Эмира была второй дочерью Волла Насаро, из благородного семейства, стоявшего в четвертой линии от трона – после Марешей, Эмери и Лорени.
В детстве она была из тех девочек, у кого все в руках бьется и ломается.
Яйца и стеклянные кувшины, фарфоровые чашки и зеркала.
– Ты даже камень смогла бы разбить, – поддразнивал ее отец, и она не понимала, в чем дело: то ли она просто неуклюжая, то ли на ней лежит заклятие. Знала только, что у нее все валится из рук. И она сочла за жестокую шутку судьбы то, что ее стихией оказалась не сталь и не ветер, а вода – лед. Так легко создать. Так легко разбить.
Ее страшила сама мысль о детях – они такие маленькие, такие хрупкие, так легко ломаются. Но потом появился принц Максим, надежный и сильный, со стальной решимостью, с его скрытой добротой, подобной бегущей воде под спудом снега. Она понимала, чего люди ждут от королевы, что от нее требуется, хотя все равно в глубине души надеялась, что этого никогда не случится.
Но случилось-таки.
Все девять месяцев она словно держала в руках свечку на ветру, ладонями прикрывая пламя.
Все девять месяцев она ходила затаив дыхание, с одной только мыслью: если кто-нибудь придет за ее сыночком, то должен будет сначала пробиться сквозь нее. Все девять месяцев она молилась истокам магии, безымянным святым и бесчисленным предкам Насаро, прося только об одном: снять с нее заклятие, отвести его руку.
Потом родился Рай, и он был совершенством. И она поняла, что остаток жизни проведет в страхе.
Всякий раз, когда принц спотыкался и падал, она еле сдерживала слезы. Рай со смехом вскакивал, не обращая внимания на синяки, и бежал дальше, навстречу новой катастрофе, а Эмира оставалась стоять, простирая к нему руки, как будто хотела поймать.