– Что ж, наслаждайся, пока можешь, потому что, возможно, ты не всегда найдешь здесь радушный прием. – Голос Кеччо звучал серьезно.
– Это еще почему? – спросил Маттео.
– Об этом поговорим позже. А пока лучше повидайтесь с моим отцом и отдыхайте. После такой поездки вы наверняка устали. Вечером мы устраиваем большой прием, на котором ты встретишь давних друзей. Граф соблаговолил принять мое приглашение.
– Соблаговолил? – Маттео вскинул брови и посмотрел на кузена.
Кеччо горько улыбнулся:
– Времена после твоего отъезда изменились, Маттео. Форлийцы теперь подданные и придворные.
Пресекая дальнейшие расспросы, он поклонился и оставил нас.
– Что же тут происходит? – покачал головой Маттео. – Как тебе он?
Во время разговора я с интересом присматривался к Кеччо д’Орси, высокому, темноволосому, с окладистой бородой и усами, лет сорока от роду. Сходство между ним и Маттео определенно просматривалось: темные волосы и глаза, но у Маттео лицо было шире, скулы выступали сильнее, а кожа заметно погрубела от солдатской жизни. Более худощавый и серьезный Кеччо выглядел гораздо более одаренным; Маттео, увы, умом похвалиться не мог.
– Он очень благожелательный, – ответил я.
– Немного заносчивый, но он хотел выказать радушие. Над ним довлеет положение главы нашего рода.
– Но его отец жив.
– Да, но ему восемьдесят пять, он глух как пень и слеп как летучая мышь. Старик сидит в своей комнате, тогда как Кеччо дергает за ниточки, а нам, беднягам, приходится только кланяться и делать все, что он нам говорит.
– Я уверен, тебе это только идет на пользу, – хмыкнул я. – Мне любопытно узнать, почему Кеччо так говорит о графе. Когда я приезжал сюда в прошлый раз, они были закадычными друзьями. Знаешь, пойдем выпьем, раз уж мы выполнили свой долг.
Мы пошли в гостиницу, где оставили лошадей, и заказали вина.
– Принеси самого лучшего, мой толстый друг, – крикнул Маттео хозяину. – Этот господин нездешний и не знает, что такое вино. Он вырос на кислом соке Читта-ди-Кастелло.
– Вы живете в Читта-ди-Кастелло? – спросил хозяин гостиницы.
– Мне бы хотелось там жить, – ответил я.
– Его изгнали из родной страны для ее же блага, – прокомментировал Маттео.
– Это неправда. Я уехал по собственной воле.
– И скакал так быстро, насколько мог, потому что его преследовали двадцать четыре всадника.
– Именно! Они не хотели, чтобы я уезжал, и когда я решил, что смена обстановки пойдет мне на пользу, послали целый конный отряд, чтобы убедить меня вернуться.
– Твоя голова, поднятая на пике, украсила бы главную площадь.
– Тебя эта мысль забавляет, – ответил я Маттео, – но тогда мне было совсем не до смеха.
Я вспомнил тот день, когда мне сообщили, что Вителли, тиран Кастелло, подписал указ о моем аресте. Зная, как молниеносно он расправляется со своими врагами, я попрощался с отчим домом, возможно, с неприличной поспешностью… Но старик умер, а его сын, призвав флорентийцев, повесил на окнах дворца тех отцовых друзей, которые не успели сбежать. В Форли я проездом по пути домой, чтобы вернуть конфискованную собственность, в надежде, что ее временный владелец, окончивший свой жизненный путь, болтаясь на веревке в сотне футов над землей, не оставил ее в запустении.
– Так что ты думаешь о нашем вине? – спросил Маттео. – Сравни его с тем, что пьют в Читта-ди-Кастелло.
– Я его еще не распробовал, – добродушно улыбнулся я. – Незнакомые вина я всегда выпиваю залпом – как лекарство.
– Brutta bestia![8] – воскликнул Маттео. – Ты не судья.
– Пить можно. – Я рассмеялся и отпил маленький глоток.
Маттео пожал плечами.
– Эти иностранцы! – презрительно бросил он. – Иди сюда, толстяк, – позвал он хозяина гостиницы. – Скажи мне, как дела у графа Джироламо и несравненной Катерины? Когда я уезжал из Форли, горожане дрались за право целовать землю, по которой они проходили.
Толстяк пожал плечами:
– В моей профессии должно следить за тем, что говоришь.
– Не болтай глупостей. Я не соглядатай.
– Что ж, мессир, горожане больше не борются за право целовать землю, по которой прошел граф.
– Ясно.
– Вы понимаете, после того как умер его отец…
– Когда я жил здесь, Сикста[9] называли его дядей.
– Судя по разговорам, он слишком его любил, чтобы не быть ему отцом, но, разумеется, я ничего не знаю. У меня и в мыслях нет сказать что-нибудь оскорбительное о его святейшестве, касается это прошлого или настоящего.
– Ладно, продолжай.
– Видите ли, мессир, когда папа умер, граф Джироламо ощутил нехватку денег и вновь ввел налоги, ранее им отмененные.