Меланхоличный датчанин Кьеркегор позаимствовал жизненный девиз у поэта-философа Гёте: «Наполовину детскими забавами, наполовину Богом переполнено моё сердце».[31] Он считал себя носителем проклятия, которое досталось ему от отца, и, возможно, был прав.
Отец Сёрена, Микаэль, прошёл путь от обедневшего пастуха до представителя среднего класса и преуспевающего торговца. Его юность прошла среди безрадостного пейзажа ютландских пустошей, где он, испытывая одиночество, холод, страх, проклял Бога. Став старше и встретив свою будущую супругу и мать Сёрена, Микаэль соблазнил её и после женитьбы полностью подавил, заставив превратиться в тень от себя прежней. Когда Сёрена спрашивали, почему он верит в Бога, тот всегда отвечал, что знает: Бог его ненавидит.
Финансовый успех Микаэля не уберёг семью от несчастий: один за другим умерли дети, потом мать, и над всем этим витал дух неизвестного психического заболевания. Сёрен, последний из семи детей, считал, что должен искупить проклятие, наложенное на отцовский род, своими страданиями и ранней смертью. Он стал радикальным критиком эпохи, её институтов и всего того, что несло на себе строгий отеческий образ. «Не будь как Сёрен», – говорили матери Копенгагена своим детям. Он сетовал: «Я написал вещи, которые, казалось бы, должны доводить до слёз и камни, но вместо этого они довели моих современников до оскорблений и зависти».[32] Всё это время он чувствовал на себе тяжесть отцовского проклятия:
Меня страшит мысль о человеке, который, будучи маленьким мальчиком, пасшим овец на пастбищах Ютландии, сильно страдая и изнемогая, однажды встал на холме и проклял Бога! И этот человек не смог забыть о том, что сделал, даже в восемьдесят два года.[33]
Елизаветинская трагедия, разыгравшаяся с лёгкой руки Шекспира в Эльсиноре, сравнима с поистине греческой трагедией, нашедшей своё воплощение в Копенгагене.
Кьеркегор чувствовал, что несёт в себе нечто большее, чем проклятие богов. По мнению Юнга, он нёс непрожитую жизнь, бессознательную историю родителей. Используя здесь слово «либеральный» в значении «свободомыслящий», Кьеркегор писал:
Опасность не в том, что отец или воспитатель является либералом или лицемером. Нет, опасность в том, что он благочестив и богобоязнен, но, несмотря на то что его ребёнок искренне и глубоко убеждён в этом, он всё равно замечает глубокое беспокойство в душе отца. Как будто даже то, что он богобоязненный и благочестивый, не принесло мир в его душу. Опасность заключается именно в том, что в этой ситуации ребёнок получает возможность сделать вывод, что любовь Бога не бесконечна.[34]
Чувствуя давление проклятья отца, подвергаясь, с одной стороны, суровому и требовательному imago Dei, а с другой – властному призыву к радикальной религиозности, обречённый на болезнь и раннюю смерть Кьеркегор, подобно Паскалю, считает себя нелюбимым, недостойным, тем, кто долго не проживёт. Он со скандалом разорвал помолвку с Региной Олсен – поступок, который, учитывая нравы того времени, обрушил на него большое общественное порицание. Мы можем только догадываться о мотивах этого поступка, но, предположительно, Кьеркегор не мог выдать свою «патологическую тайну», то есть семейное проклятие. Также он вряд ли желал разделить с возлюбленной своё жалкое, короткое существование и подвергнуть её второму семейному проклятию, которое, как я подозреваю, заключалось в неизвестном психическом заболевании, в котором можно угадать биполярное расстройство.
Раздираемый изнутри, я не надеялся на счастливую земную жизнь… не надеялся на счастливое и безоблачное будущее… Неудивительно, что в отчаянии я ухватился за интеллектуальную сторону человека и сделал это так крепко, как только возможно. Мысль о значительных способностях моего ума стала единственным утешением, идеи – единственной радостью, а человечество всё это время было и оставалось ко мне равнодушным.[35]