Когда Торо отправлялся в лес, он делал это не ради уединения. Он усердно изучал каждое дерево, каждый лист, каждый пруд, зная, что всё это не только принадлежит к своему роду и виду, но и говорит на своём языке. Он научился дружить и вести диалог с этими «говорливыми» соседями. А также описывать их чрезвычайно разнообразный и сложный мир, проникая пытливым взором в его тайны за прогулкой или сидя на заднем крыльце дома. Можем ли мы, современные люди, переключающиеся с одного инфоповода на другой, хотя бы представить себе такой досуг, такую созерцательность, такую вдумчивость?
Торо тоже был окружён множеством отвлекающих факторов, но он удалился от жизни в Массачусетс, чтобы погрузиться в намёки собственного внутреннего мира. По мере того как какофония внешних звуков приглушалась, диапазон звучания оркестра его психики становился всё более ощутимым. Недаром в старой пословице говорится, что лучшим лекарством от одиночества является уединение. «Один» не приравнивается к «одинок», потому что означает радость внутреннего диалога с очень приятным собеседником – самим собой. В быстро меняющемся мире, полном шума и движения, мы не слышим его голос, и это главная проблема нашего времени. Если для Вордсворта в 1802 году мир был чрезмерен и тяжёл, а Торо в 1840-х потребовалось ради уединения покинуть деревню Конкорд, то что тогда говорить о нас, современных людях?
Однако перед сознанием стоит ещё более масштабная задача – определить, кем мы хотим стать, когда вырастем.
Этот вопрос мы часто задаём детям и совершенно забываем задать его себе, когда достигаем середины жизни и оказываемся в ситуации, в которой понимаем, что какие-то решения себя уже изжили, а какие-то нам просто не подходят, потому что не работают. Дезориентированные, мы, тем не менее, одарены опытом предчувствий, надежд, желаний (несомненно, с оттенком реальности взрослой жизни, а не героических фантазий юности) и стремлений, которые долгое время оставались на задворках сознания. А ещё мы одарены знанием о том, что у нас действительно получается.
Если мы считаем, что проживаем нашу жизнь, а не чью-то ещё; если это единственное, что нам дано; если выбор возможен и имеет значение, то когда же мы планируем повзрослеть, чтобы наконец взять на себя ответственность за свою жизнь? Какой человек не захочет поверить в то, что может жить в полную силу?
Персонаж греческого мифа Титон обладал бессмертием, но оно не доставляло ему радости: жизнь казалась пустой, ведь любой выбор стал бессмысленным. По желанию он мог совершать выбор и отменять его – столетие здесь, столетие там, какая разница. Обращаясь к богам с просьбой, он молит их дать ему смертность, право влиять на жизнь своим выбором – чтобы она тем самым обрела значение. И они его благословляют, как благословляют нас всех, и наш выбор становится мерилом ценности жизни, которую мы проживаем. Именно об этом печальные строки, которыми Джон Ми́льтон завершает свою поэму «Потерянный рай»:
На пути из Эде́ма – мира детских снов – в мир греха, где необходимо делать выбор и принимать его неизбежные последствия, мы обретаем смысл жизни. В райском саду нет человечности, только инстинктивные побуждения. Достигнуть взрослой жизни, наполненной смыслом, возможно лишь после «падения» в сознание, но только потому, что понимание человеком, что он смертен, делает выбор значимым.
Так что же выбрать человеку, который решил повзрослеть? Как сказал Шелли, восхваляя необходимость творческого обновления, привычка – великий убийца.[44] Страх и апатия подобны двум злобным близнецам, обладающим волшебной силой: каждое утро они караулят у изножья кровати, чтобы отнять у нас решимость и желание. Они – наши враги, как враждебно нам и разрешение быть самими собой, которое давалось или не давалось нам в детстве так часто, что многие покорно ожидают разрешения на это основополагающее право даже во взрослой жизни. Однако, как утверждал Шопенгауэр, воля – это жизненная сила, ищущая своего выражения. Она нечто большее, чем осознанное намерение, хотя сознание может мешать или помогать. Воля выражается через тело, через желания, сны и мимолётные виде́ния, сопровождающие нас на протяжении всей жизни, – виде́ния полнокровной, наполненной жизни.