Мера нашей жизни будет зависеть от границ вымысла, в котором мы действуем и живём. В первой половине жизни мы имели меньше возможностей свободно делать выбор и должны были соглашаться с требованиями среды, которая была старше и опытнее, а также с ограничениями культурного и семейного опыта. Когда восстание Самости достигается через страдание, появляется шанс на переопределение и перенаправление жизни. Торо так об этом говорит:
Когда жизненное представление, пусть и трагическое, заканчивается, зритель уходит по своим делам. Для него наша жизнь не более чем вымысел, произведение, созданное исключительно воображением.[52]
Для кого мы играем наш спектакль? Нравится ли нам то, что мы видим на сцене, если оцениваем игру честно и беспристрастно. И если не нравится, то чья это вина? Если нас не устраивает жизненный сценарий, нужно создать вымысел, который будет более достоин того, чтобы играть его на сцене. Если мы застряли и знаем об этом, разве не существует некоего глубинного императива, который позволил бы нам выбраться из затруднительного положения? И не является ли принятие на себя ответственности за поиск подходящего вымысла, которому можно следовать, тем, что мы подразумеваем под «стать кем-то, когда вырастем»?
6. Проблема духовного авторитета
Quisque suos patimur manes.
Мы выбираем свои судьбы, когда выбираем богов.
Историк Мирча Элиаде, занимающийся вопросами религии, заметил, что главная проблема современной эпохи – это исчезновение обрядов, которые сопровождали бы все важные переходы из одного возрастного периода в другой. Несомненно, эта утрата глубока, однако она послужила причиной изобретения в XX веке так называемой глубинной психотерапии, главная задача которой – помочь человеку осознать свой переход от смерти к возрождению более осознанно. Но если взглянуть на этот вопрос с другой стороны, то можно прийти к выводу, что главная дилемма нашего времени – это проблема духовного авторитета. А именно:
Соответственно каким истинам (вымышленным конструктам) я живу?
Какие истины помогают мне понять, кто я?
Как я должен использовать свою энергию во время этого короткого периода, который называю своей жизнью?
На что я опираюсь, когда принимаю решения?
Эти вопросы возникают перед нами каждый день, независимо от того, осознанно мы их задаём или нет. Если нет, то жизнь проходит в автоматическом режиме, рефлекторно, а не рефлексивно.
Безусловно, последние столетия чувство единодушия, которое пронизывало реальность до XIX века, постепенно разрушалось, причём чем дальше – тем стремительнее и сильнее. Это связано с перенаправлением взглядов и стремлений человечества от священных институтов к светским суррогатам, таким как государство и экономика. Писательница Джордж Элиот, будучи в саду в Кембридже, размышляла о том, что до сих пор человечество воодушевляли три великие идеи: Бог, Бессмертие и Долг.[53] И насколько непостижимыми для её критического ума были первые две, настолько требовательной являлась третья.
Во многих отношениях чувственность, свойственная Викторианской эпохе, возвела Долг как соблюдение условностей в ранг божественного. Хорошая жизнь велась умеренно, трезво, она должна была соответствовать принципам гражданственности, уважительности и упорядоченности. Чтобы всколыхнуть это гладкое озеро, низвергнуть это покорное благочестие, потребовались бунтари, движимые fin de siècle, то есть ощущением «конца века», и одновременно полные надежд на новое. А также «изобретение» Фрейдом бессознательного и погружение мира в пучину войны, ознаменовавшее начало безумия, охватившее этот исторический период. Точно так же мифологические ценности были навсегда отделены от метафизики критикой Канта и развитием естественных наук. Теоретик искусства Джон Рескин сетовал, что стук молотков геологов, кажется, укоризненно стучит в конце каждого библейского стиха.[54] Религия для большинства перестала быть чувственным постижением трансцендентного и превратилась в идеологическую принадлежность, поэтому Ницше пришёл к выводу, что Бог умер. Бог больше не был чувственным переживанием. Бог стал идеей, идеологией, институтом, а не живым, автономным Богом истории. Сегодня редко оспариваемая автономия эмпиризма и деконструктивизма практически превращает идеологии в институты.