Юнг заметил, что кризисы наступают в критические моменты нашей жизни. Обычно они делают болезненно очевидным тот факт, что прежнее мировоззрение, установки сознания больше не соответствуют новой ситуации. Значит, кризис требует выработки новых установок, какими бы пренебрежительными они ни казались Эго. Часто такие кризисы связаны с истощением доминирующих установок сознания и как бы говорят, что необходимо активизировать те части психики, которые долгое время игнорировались. В сказках, например, можно встретить мотив упадка королевских владений в результате мора или угрозы со стороны некой зловещей силы. Помощь королю или королеве неизменно приходит от «маленького народца», например от гномов, а ещё от дураков, солдат в отставке, плутов, бродяжек, поскольку эти функции, или энергии, имеют компенсаторное значение для королевства. Такие истории можно рассматривать как портрет невроза, односторонности, активизирующей трансцендентные энергии Самости, которые, желая восстановления целостности, работают над компенсаторным исцелением.
Как эти психодинамические стратегии действуют в сказках, так они действуют и в психике. Любой кризис выводит на поверхность ограничения сознательной жизни и выявляет потребность в её расширении и углублении. Лучший пример – Иов, который являлся покорным, благочестивым человеком, более всего чтившим законы и принятые в обществе нормы поведения, но при этом не имел представления о живом, автономном, трансцендентном Боге своего народа. Когда мир Иова оказался разрушен, а в жизни наступил катастрофический кризис, он вступил в новые отношения с этой трансцендентной силой, создавшей небо и землю, бегемота и левиафана. Благодаря этому он перестал благочестиво внимать речам и позволил открыться экзистенциальному зрению, перешёл от договора с Вселенной по принципу quid pro quo к радикальному переживанию влияния ужасного Божественного.
В этом микрокосме и заключается смысл кризиса для всех нас – жизнь приглашает нас сортировать и просеивать, определять, чтобы перерасти бывшие удобными представления о себе и мире. Мы вряд ли сможем поприветствовать с радостью кризис, но у нас нет другого выбора, кроме как перетерпеть, пережить его. Зато мы можем рассматривать его как поворотный пункт, благодаря которому наше осознание вырастет, психология обогатится, а внутри взорвётся сверхновая, наполняя нас доселе невообразимым знанием.[66]
10. Неизбежное условие
На одной из конференций, которая была посвящена «тёмной стороне личной и общественной жизни» и организована совместно Образовательным центром им. К.Г. Юнга в Хьюстоне и Колледжем отличников при Университете Хьюстона, моя коллега поделилась сильным переживанием, которое испытала на похоронах отца, – её буквально парализовало от ненависти к себе. Могильщик (яркая метафора для бизнесмена, который выступает в роли психопомпа Аида) попросил её помочь найти несущих гроб на похоронной процессии, а она не смогла пошевелиться и разрыдалась от навалившегося чувства вины. Даже спустя время она не смогла отпустить эту ситуацию, оставаясь, по сути, главным и единственным своим обвинителем. Мы все хотели ей как-нибудь помочь, поддержать и напомнить, что подобные события носят архетипический характер и затрагивают как минимум базовые комплексы. Простить за то, что она не могла простить себе сама, – за уязвимую человечность.
Большинство из нас не нашло бы более жестокого и искусного обвинителя, чем они сами. Ещё Кафка говорил, что считает свою жизнь бесконечным заседанием военного трибунала. Со временем я пришёл к убеждению, что если человек хочет, чтобы его воспринимали всерьёз, по крайней мере к середине жизни должен собрать немалый список своих недостатков, повторяющихся неудач, которые постигают его перед лицом глобальных вызовов, и частых путешествий в пустыню эгоизма и трусости.
Подобно мореходу Кольриджа, мы всегда путешествуем с мёртвым альбатросом на шее, который олицетворяет вину, мелочность и грех соучастия. «Соучастие» назвал нашим главным преступлением Альбер Камю в книге «Падение»: соучастие в огромном социальном зле, которое процветает вокруг нас, или более личное – в нашем избегании, рационализации и молчаливом согласии.
Мы все становимся «квислингами», или предателями, когда оказываемся перед потребностями души или даже перед сознательными этическими нормами, которые исповедуем. Или, подобно Д.Х. Лоуренсу в его автобиографической поэме «Змея», мы признаемся, что испытываем трепет перед величием жизни, а ещё до того, как окажемся приглашены к диалогу, прячемся, ускользаем, потому что до ужаса боимся глубины, которая может перед нами открыться. Вместе с Паулем Ти́ллихом мы признаемся в преступной банальности, в бегстве от этой глубины, верного служения и целостности. Кто не виновен в банальности? Многие из нас живут в гетто вины, и мы не испытываем радости от того, кто является нашими соседями.
66
[О позитивной стороне зыбучих песков жизни, в которых мы барахтаемся, см. Hollis,