Чтобы иметь надежду пережить вторую половину жизни, необходимо наконец научиться себя прощать. Глубокое определение «благодати», данное Тиллихом, – это способность принимать себя, несмотря на то что мы неприятные и нежеланные. Благодать, возможно, легко предложить другим, но очень трудно дать её себе. Да, в мире полно тех, кто погружается в рационализации и избегает брать на себя ответственность, но люди, которые держат эту книгу в руках, возможно, окажутся среди обитателей того из кругов описанного Данте Ада, который предназначен для тех, кто знает, где заканчивается ответственность. Поэтому моя коллега, которая сокрушалась из-за своей неспособности держаться на высоте на похоронах отца, в действительности стала выше – с точки зрения нравственности. Её природа получила искупление именно потому, что сама она отвергла любую его возможность. Являясь недостойными, мы все достойны, и нас искупает наша способность чувствовать, что мы не заслуживаем искупления.
Мухи настолько могущественны, что выигрывают сражения, парализуют наш разум, разъедают наши тела.
Если, как говорил Паскаль, состояние человека состоит из «непостоянства, скуки и тревоги»[67], то мы видим, что с XVII века мало что изменилось. С тревогой всё понятно, ведь наше состояние в лучшем случае идёт бок о бок с опасностью и неопределённостью. Но скука, когда мы окружены столькими отвлекающими факторами, призванными нас развлечь и отвлечь от важного? Насколько больше их сегодня, чем четыре века назад, а главное – что такое это «важное»? Может быть, великая бездна бытия? Как предлагает Джеймс Джойс в «Мертвецах»:
Мир, как мне кажется, похож на поверхность замёрзшего озера. Мы идём по нему, поскальзываемся, стараемся сохранить равновесие и не упасть. Но однажды появляется трещина, и мы узнаем, что под нами – невообразимая глубина.[68]
Вот от чего мы пытаемся отвлечься, и это неудивительно. Чем увлекательнее развлечение, тем быстрее наступает скука, потому что, как и в случае с любой другой зависимостью, побег с её помощью сиюминутен, а отвлечение неэффективно. Если бы оно было успешным, мы бы никогда не испытывали скуки, вызывающей дрожь и тревогу.
Мы снова и снова возвращаемся к краю пропасти, к трескающемуся льду под ногами, нависшему над тем, чего мы больше всего стремились избежать. Какая неразбериха, какая дилемма, какое затруднительное положение! Итак, скука является частью нашей культуры, которая жаждет облегчения, освобождения, побега. Чем больше мы пытаемся отвлечься, тем сильнее маемся от скуки и тоскуем. Ежедневное осознание смерти, великой неизвестности, неизбежного разрушения всего, что мы построили, – это огромная насмешка над имперскими фантазиями Эго. Но отвлечённое созерцание подобно стремлению средневековых монахов ставить на письменные столы черепа – оно заставляет осознать ту судьбу, которая скользит под поверхностью и однажды вынырнет из воды, как первобытная акула, прямо к нашим дрожащим ногам.
И снова: смертельный ужас, который мы испытываем, – это приглашение к расширению сознания и, вместе с этим, к возможности осмыслить бытие. У нас нет другой жизни, чем та, которую мы уже получили, и она настолько же коротка, насколько и реальна. Именно тот факт, что она конечна, заставляет осознавать наш выбор, делает возможной определённую свободу и придаёт нам необходимую решительность. Чего ждать, чтобы начать жить, – выхода на пенсию, выигрыша в лотерею, какого-то знака? Нас одолевают страхи, но не является ли ещё большим страхом чувствовать, что ты не здесь, не имеешь значения, не живёшь свою жизнь? Мэри Оливер говорит об этом прямо: