Всё так: смерть создаёт выбор, ценность, постоянно напоминая о том, что каждый день жизни несёт для нас нечто новое. Возможно, именно это имел в виду Уоллес Стивенс, когда говорил, что «смерть – мать красоты»:[70] небытие необходимо для того, чтобы существовало бытие. Противостояние смерти делает жизнь и выбор возможными и необходимыми. Впасть в оцепенение, в отчаяние, быть поглощённым мимолётностью жизни – значит упустить причину, по которой она имеет значение, а жизнь имеет значение хотя бы потому, что так мала и драгоценна. Как говорил Паскаль, человек представляет собой не более чем тростинку, которую так легко сломать сильным порывом ветра,[71] но эта тростинка – мыслящее существо, которое становится партнёром Вселенной, нужным ей для осознания её же самой, для того чтобы засвидетельствовать её красоту и смысл. Будучи кем-то малым и незаметным, мы в действительности не малы.
Что же остаётся неизменным, истинным среди «непостоянства», которое Паскаль помещает в свою триаду? Судьба, конечно, но также и характер, вкрапления чувственности. И то, что Юнг называл Самостью.
Как отмечалось ранее, Самость существует в самоосуществлении. Также это метафора процесса постепенного воплощения того смысла, который присущ бытию. Гёте предполагал, что как за каждым конкретным цветком скрывается Urpflanze, то есть прарастение, так и Самость участвует в порядке бытия, которое стремится к обретению собственной полноты. Постоянство сохраняет трансцендентную организованность в каждом из нас, а она порождает корректирующие сновидения, «говорящие» симптомы, неизбежные соматические явления, соприкосновение с невидимым, призрачным и тому подобное. Этот порядок ребёнок воспринимает как самого себя, а внутреннюю гармонию – тем, что ему принадлежит.
Самость, даже встречая огромное противодействие, неизбежно направляет человека к самому себе. Мы можем жить не в ладах с ней, но что-то в нас знает об этом и фиксирует противодействие независимо от того, обращаем мы на него внимание или нет. Что-то в нас тянет нас к самим себе, причём совершенно независимо от того, как хотело бы всё устроить Эго или общество. Паскаль заключает: «Несмотря на страдания, которые обрушиваются на нас и хватают за горло, мы обладаем неудержимым инстинктом, который поддерживает нас».[72]
Большинство, оглядываясь назад, способны увидеть Самость в целостной форме, пронизывающей глубинные течения, которые мы считаем своими. Таким образом, это непостоянное существо имеет своё постоянство, которое переживает сознание, память, болезнь Альцгеймера и, возможно, даже смерть. Будучи неустойчивыми, сомневающимися, мы всё же остаёмся постоянными. И представляя собой частички углерода и кислорода, как говорил Джерард Мэнли Хопкинс, плывём сквозь историю, словно призраки, хотя, в сущности, являемся «нетленными алмазами».[73]
Как трудно идти по краю бритвы между великим притяжением истории, ощущаемым в крови, и фантазиями о будущем, в котором сокрыто разрушение и возрождение. Паскаль замечает:
Мы никогда не думаем о настоящем <…> Настоящее никогда не бывает в роли нашей цели. Ею является только наше будущее, а прошлое и настоящее – это наши средства. Таким образом, мы никогда не живём, но собираемся жить, а поскольку мы постоянно планируем, как стать счастливыми, неизбежно то, что мы никогда ими не станем.[74]
Порой кажется, что жизнь – это нечто, происходящее вне нас. Разве можно в таком случае переживать о её смысле? Т.С. Элиот считал, что единственным памятником человечеству могут быть бетонные шоссе и тысячи потерянных мячей для гольфа; что наша жизнь проходит в спешке: успеть пойти туда, потом успеть вернуться обратно, а в перерыве как-то убить время.[75] Вы согласны на такое?
Хотя мы – исторические существа, то есть творения судьбы и зачастую ошибочного выбора, мы многое делаем на автопилоте, словно генетически, когнитивно, рефлекторно запрограммированы. Время от времени нам требуется затрещина, чтобы вернуть нас в настоящее, чтобы мы оказались здесь, а не на пути из одного места в другое. В моём случае такой затрещиной какое-то время назад стал приступ давно мучающей меня пневмонии, что стало следствием слишком большого количества поездок и в целом плотного расписания. Недомогание привлекло моё внимание и позволило внимательнее относиться к своему выбору: я стал чаще говорить «нет» и пересмотрел свои приоритеты. Так что иногда хорошая трёпка нужна всем нам…
70
“Sunday Morning,” line 63, Richard Ellmann and Robert O’Clair,