Все мы грезили и, пробуждаясь, будто бы от толчка, ещё пару мгновений продолжали оставаться в этом фантастическом пространстве – в коротком коридоре между мирами, – и только лишь потом возвращались к привычной бодрствующей жизни. Мы всегда отдаём предпочтение идентичности сознательной жизни, но устойчива ли она? Может быть, привилегия сознательного самоощущения – это пример буддийского «обезьяньего мышления», которое представляет собой нервный, озабоченный собой и морочный ум? Хотя освобождение от фиксации на идее стабильной, познаваемой идентичности может вскружить голову, оно имеет значение.
Я не предлагаю, чтобы мы всю жизнь ломали голову над такими мыслями, но наши психологи, политики, теологи без них показались бы банальными. В то время как сознательный разум отвергает подобные воображаемые путешествия, бессознательное мышление не только принимает их, но и способно автономно переносить нас в экзотические места, которые действительно могут оказаться нашим домом, совершенно не похожим на те, что показывают в низкосортных телевизионных шоу.
Наверняка самая мрачная эпитафия гласила бы: «Здесь лежит ничтожный человек, который не совершил никакого воображаемого путешествия, который умер, так и не сдвинувшись с места и ни разу по-настоящему не поразмыслив».
15. Смириться с этим…
Самосознание рождается с уходом, как и любовь – когда ты размыкаешь объятия.
Когда мы видим человека, который даже спустя годы продолжает держаться за полученную когда-то рану и обвинять человека, который её нанёс, с негодованием, знайте: это человек, который застрял в тупике и не смог взять на себя ответственность за свою жизнь. Конечно, предательство ранит, как ранит несправедливость, потеря, но остаётся вопрос: сколько энергии и сил было вложено в проживание этой боли, причём безвозвратно? С теми людьми, которые осуждают других, то же самое: они либо наивны, либо эмоционально чрезмерны, либо бессознательно одержимы системой Супер-Эго.
Признаюсь, я недолгое время занимал должность судьи. Благо после того, как один случай, казалось, вывел меня из себя, я понял, что если не готов быть Соломоном, то не готов быть и изгоем, и быстро ушёл с этой работы. Но позже я задался вопросом, чего люди ожидают от судьи, – чтобы все решения принимались в их пользу? Мы раздражаемся, если судья настроен против нашего мнения, нашего ребёнка, нашего дела. Нас коробит от мысли, что жизнь несправедлива, а негативные суждения настраивают на проигрыш при любом исходе. Разве может кто-то в такой ситуации оказаться довольным? Будь на нашем месте тот же судья, медиатор или пророк, они чувствовали бы то же самое.
Старая французская сентенция tout comprend, tout pardoner (всё понять – значит всё простить) предполагает, что если бы мы действительно знали, в какие глубинные переживания уходит корнями опыт каждого человека, и понимали «логику» его поступков, то смогли бы прощать гораздо быстрее и легче. Будь это правдой, у нас не было бы ни тюрем, ни судей, ни смертных приговоров, а каждый человек обрёл бы свободу. Но нас окружают одни и те же ситуации, которые повторяются стремительнее, чем мы о них забываем, мы сопротивляемся недостаточно прозорливым судьям, но при этом продолжаем проживать каждый свой день в несправедливости, подчинённые слепой судьбе, капризам богов, и даже не сопротивляемся. Разве можно что-то сделать с богами? Легче отыграться на судье.
В юности, да и позже, в первой половине жизни, я распалялся при малейшем намёке на несправедливость. Я митинговал и даже некоторое время посещал школу теологии, чтобы найти аргументы, с помощью которых мог бы оспаривать точку зрения приверженцев религии. На каждом курсе мне каким-то образом удавалось свести материал к проблеме теодице́и – разрыву, который просматривался между приписыванием всеведущему, всемогущему Богу справедливости и сострадания и очевидным присутствием в мире страданий и несправедливости. Я ездил со своими детьми в Дахау, Берген-Бельзен и Маутхаузен, чтобы они увидели, куда всегда прибывают поезда, если ими движет фанатизм. И по сей день я быстро прихожу в ярость, если слышу или наблюдаю, как сильный издевается над слабым. Но прежний огонь почти погас.