Сегодня я знаю, что фанатизм никогда не исчезнет, потому что всегда будут существовать невежественные и испуганные люди. Они будут продолжать проецировать свои страхи, свои бессознательные расщепления на других и отрекаться от своей собственной Тени. Но значит ли это, что не нужно противостоять фанатизму или что не следует действовать разными способами: через образование, политические решения и личный пример? Конечно же нет. Нибур напоминает, что ничего из того, за что стоит бороться, не будет достигнуто на протяжении всей нашей жизни. Но если мы не внесём свою маленькую лепту, оно вообще не будет достигнуто. И снова фантазии Эго о контроле и независимости низвергаются в пользу незначительного утешения – надежды. Надежда – это стремление духа, и только оно определяет не только нашу энергию, но и истинную ценность всего, что находится в нас и в мире. Утверждение Шелли о том, что мы должны «надеяться до тех пор, пока надежда не создаст из своих обломков то, что она созерцает»[110], тоже может нас воодушевить. Такая надежда никогда не потерпит поражения, ибо она является выражением сущности нашей души.
Более того, недостатки нашей жизни, запутанность пути делают неизбежными разочарование и поражение. В истории тоже много ситуаций, которые не имеют ни победы в финале, ни финала как такового, поэтому взгляд на путь, который проходит человечество, тоже должен сопровождаться верой, сдержанным реализмом и прагматизмом, а не цинизмом. Какую бы каплю мы ни вносили в океан, какую бы соломинку ни подбрасывали в костёр, мы всё равно являемся необходимой частью целого. Сама по себе индивидуальность неясна, её цели неопределённы, и всё же, будучи носителем целей природы или богов, она является средством, с помощью которого Вселенная постепенно воплощается. Мы можем не верить в прогресс, как наши викторианские предшественники; можем рассматривать историю как постепенное раскручивание великой драмы, необходимым героем которой является человек, – вера вообще не претендует на определённость или ясность. Её наличие свидетельствует о том, что мы допускаем возможность существования смысла, который не только выходит за границы наших личных поражений, но и преобладает над любыми обобщениями.
Поскольку любовь благодаря массовой культуре пропиталась сентиментальностью, не хочется даже употреблять это слово. Но Нибур говорит о том, что мы находимся в равных условиях, божественное присутствует даже в поражениях, ангел смысла возвышается над самыми горькими потерями, а мы должны выступать наблюдателями этих парадоксов – в них заключено искупление.
Любовь, в понимании Нибура, – это качество души, которая принимает мир, принимает наш опыт, каким бы болезненным он ни оказался, и утверждает его. Такая энергия сильна и позволяет высоко держать голову, даже если мы чувствуем себя униженными. Ричард II был, конечно, прав: никто из нас не остаётся королём слишком долгое время. Наш напыщенный монархизм должен вызывать у богов смех. Но даже боги могут уважать тот вид живых существ, который способен надеяться, верить и любить, несмотря на все причины, по которым такие эмоции и такие отношения невозможны. Эдвард Хирш писал:
Ричард II говорит, что мы здесь лишь на время, а после древняя Смерть снимет с нас корону. Несмотря на это, всё тот же Шекспир в годы чумы 1590 года, когда театры были закрыты, а сам он сидел без работы, написал более ста пятидесяти сонетов во славу своей возлюбленной «смуглой леди». Их связала общая нить, которая протянулась вдоль цепочки повозок, везущих умерших к месту, где их сваливали в кучи, и вышла за пределы пространства смерти. Этой нитью была не религия с её обещаниями загробной жизни. Это была любовь, священная и земная, преобразованная воображением и пережившая своего творца. Хирш замечает:
Снова и снова, сонет за сонетом, Шекспир с печалью рассказывает своей возлюбленной, что скоро они тоже умрут, но написанные им стихи сделают их обоих бессмертными. Отчасти он прав, ведь мы всё ещё празднуем их любовь в прекрасных строках, ставших живым воплощением его воображения. Однако холодная, тёмная Вселенная беспрерывно разворачивается, и однажды не останется никого, кто бы помнил Шекспира, умел читать на английском языке да и вообще существовал бы хоть в каком-нибудь виде. Мы – тело, а тело – это могила, заполненная временем, в которой мы разлагаемся. Наша надежда на то, что мы каким-то образом выживем, например обладая таким же воображением и способностями, как Шекспир, разве не самое большое наше заблуждение?