— Отвык от меня?
— От мирной жизни отвык…
Бережно раздела мужа, чтобы не причинить боли ранам. Харитя очень любила мыть мужа по большим праздникам. Откуда у нее взялась эта привычка, и сама не знала.
— Павлуша, как же ты жил все эти окопные годы без моих, как ты любил говорить, божественных рук?
— Ты мне часто снилась. — И поднял две белые культи рук, голый, худой, малец мальцом, как журавль, нерешительно шагнул в шаплык, умиротворенно, блаженно закрыл глаза и не спеша опустился в травяной навар. — Только сейчас поверил, что я дома, что ты рядом, Харитя, что за окном звенят голоса наших детей.
Жена присела на корточки перед мужем. Набирая в пригоршню пахучей воды, медленно цедила на его стриженую голову. Смотрела ему в лицо, измученное болью, но такое дорогое и милое.
— Павлуша, родимый, это ты? — спрашивала, веря и не веря, что он, тот самый воин, «грозный, жестокий и немилосердный к врагу», о ком писали в газете и вырезку прислали в сельсовет. Теперь вот в шаплыке сидит кроткий, беспомощный, а вокруг тишина, покой, только бинты напоминают о войне.
Под окном послышался шепот, детский галдеж. Харитя перевела свой взгляд на окно — все оно было облеплено детскими носиками, детские глазенки, полные любопытства, прикипели к Павлу.
Харитя выскочила на порог и погрозилась: «Кыш, бесенята! Чтобы не заглядывали в окно, как сороки в кость».
Вернулась в землянку и начала священнодействие…
После того как надраила Павла, Харитя суровым рушником, досуха, докрасна растерла его, затем закутала в полотняную простыню и уложила на чистую постель, на белые подушки, которые пришлось прятать во время оккупации.
— Ху-у-у… Ты, Харитя, всю войну с меня смыла, — облегченно вздохнул Павел и закрыл глаза.
…— Вот, Лида, тебе сказка, а мне бубликов вязка… Поразмысли! — Председатель сельсовета поднялся из-за стола, давая знать, что разговор окончен.
— Спасибо вам! Трижды спасибо, Павел Свиридович, за то, что поделились со мной самым сокровенным…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Едва взошло солнце, а Григорий уже вытащил из сарая санки, что смастерил для Оли, приладил на них две клетки с гусями, веревкой крепко привязал багаж. Просил в колхозе лошадей — не дали, потому и намерился собственными силами отвезти на базар в районный городок дорогостоящий товар.
Перед тем как двинуться в путь, зашел в хату, сердито содрал с головы шапку-штопанку, присел у нового стола, приятно пахнущего живицей, будто ладаном в церкви. В горнице никого, кроме Лиды, не было. Павел Крихта, видя нелады в семье, пораньше смылся на работу, Харитя повела своих малышей в школу, прихватив с собой и Оленьку, чтобы девчушка подышала свежим воздухом.
— Ты что, и позавтракать не дашь хозяину? — вызывающе, спесиво спросил он жену.
— Ну почему же? Дети похлебали постный суп, и ты отведай…
— Бузотер, ешь кондер[4]… хочешь ты сказать?
— Не задирайся. Ты же все увозишь на продажу… Хотела намекнуть, чтобы хоть для детей оставил гусятинки, но передумала: барин знает, что делает…
— Ты права. Не сообразил, но переиначивать не стану, а то неудача подстережет… Пусть молочко пьют, сметаной да вареничками лакомятся. Пусть свои и чужие дети скажут мне и за это спасибо. Голод ведь!
— Может, прикажешь поклониться в ноги, да еще и ручку поцеловать тебе, дорогой наш кормилец? — Лида налила в тарелку суп лапшу и поставила перед мужем, подала деревянную ложку-строганку, которой «топтала» картошку на вареники. — Даю тебе, Гришутка, черпачок, чтобы ты наелся, как бычок… Буханка перед тобой, отрежь хлеба столько, сколько душа пожелает.
— Ишь ты, сцапала меня за челюсть и выбиваешь ворсу… Растрезвонил о себе, доверился, дурачина-простофиля, вот и пожинай плоды… Вижу, что я тебе опостылел, опротивел, как горькая редька. Потерпи немного! Потерпи, и я себя перекую, как металл в кузнице, дабы тебе со мной не стыдно было и в люди выйти. Ты еще меня полюбишь, если до сих пор не удосужилась…
— Любопытно, чем же это ты меня собираешься околдовать? — Лида громко расхохоталась и закашлялась. — Вот потешил ты меня, так потешил!
— Смеется тот, кто смеется последний… Поняла?
— Не вышло на молоке — не выйдет на сыворотке…
— Угомонись, Лида! Поиздевалась вдоволь — и точка. Слышь… Что тебе привезти из Царичанки?
— Купи Оле что-нибудь… Мне ничего не надо.
— Я тебе, Лидуська, такое привезу — вся Крутояровка ахнет от удивления.
— Не вздумай! Прошу тебя, не вздумай, из твоих рук не возьму…