Так и напророчествовала.
Отгремела, отбесилась свадьба. Кирилл закутал Марьянку в овчинный тулуп, усадил в сани на ароматное сено и погнал лошадей в белую ночь.
Степняк, он любил эти бескрайние просторы, где зимой ни единой живой души, только ветры воют, свистят да снег клубится.
Жили Вовченки одни среди степного безлюдья, в Крутояровке было им тесно, тоскливо. А там — приволье, есть где разгуляться, а затянешь песню — катится эхо до самого Черного моря…
— Кирилл, а как же… сынишка-то мой? — склонившись мужу на грудь, пугливо спросила Марьяна.
— Чуток притрешься к свекрови, и заберем, — нежно целовал пылающие уста. — Непременно заберем!
…Вскоре под сердцем у Марьяны встрепенулось дитя. Родилась русоволосая, с синими-синими, как у отца, глазами Лида. А уж потом появился на свет Василек.
Прижитые с Кириллом дети постепенно оттеснили мысли о Володе.
Хоть и думалось о нем, но эти двое были дороже, роднее.
А тут коллективизация черной полосой отчуждения пролегла между отцом и сыном.
— Батя, куда люди, туда и я! — решительно заявил Кирилл.
— Еще неведомо, чем эта заваруха окончится…
— Отец, вы здесь хозяин, но и я не портянка… Вы знаете мой характер: если я сказал, то как завязал! — Кирилл запряг две сытые гнедые лошади, привязал пару волов к возу и поехал обобществлять тягловую силу.
Отец, от злости не помня себя, бросился с вилами на сына. Кирилл увернулся от удара и вырвал из старческих рук, о колено переломал черенок и отшвырнул в сторону.
— Будь же ты проклят! Пусть тебя не минует первая пуля! — На губах отца закипела белая пена.
— Господь с вами! Образумьтесь! Это же ваш единственный сын! — Марьяна подскочила к свекру, вцепилась в него.
— Нету у меня больше сына! — оттолкнул он от себя невестку.
Взлохмаченный, с перекошенным лицом, широко расставив ноги, старик долго стоял посреди двора.
Кирилл вернулся домой лишь под вечер.
— Марьянушка, хочу поделиться с тобой радостью. Понимаешь, нашими волами я сегодня проложил первую коммуновскую борозду. — Взял на руки Лиду и Василька, вышел из хаты в степь. — Марьяночка, поля эти, сколько видит глаз, будут общие. Так Ленин учит…
…Выстрел разорвал тишину. Кирилл вздрогнул, пошатнулся, будто споткнулся о бугорок. Прижимая к груди детей, почувствовал, что задыхается, падает…
— Марьянка…
— Кирилл… Что с тобой?! — ужаснулась, схватила под руки мужа и ощутила, как его сильное тело вянет, никнет, слабеет…
Медленно присел он на землю, чтобы не уронить детей, прислонил к ним прощально голову и еле слышно прошептал:
— Береги детей, Марьяна, — и упал навзничь посреди степи.
— Боже! Боже праведный, отец убил сына! — обезумев, причитала.
В двадцать шесть лет овдовела Марьяна, осталась с двумя детьми. И третий, Володя, в придачу. Хотя, кажется, он навсегда остался в Галайчихиной усадьбе.
На прополке или во время жатвы, когда снопы вязала за косилкой, пламенно цвела на голове Марьяны красная косынка.
Однажды соскучились дети по матери и побежали ее искать в степь. Две белесые головки-одуванчики катились пыльной дорогой, пока не устали. Дети присели под копну сена и уснули, прижавшись друг к другу.
Там их и нашел колхозный объездчик Гергель. Бережно, чтобы не разбудить, перенес в бричку, уложил на старую попону, прикрыл сверху своей фуфайкой, взял коня под уздцы и тихонько повез детей в село, домой.
Миновал дом Марьяны. Знал, она в степи, на полевом стане.
Повез сонных ребят к себе домой. Перенес малюток в хату, уложил на свою единственную кровать. Немного постоял возле них, убедился, крепко ли уснули. Вышел из хаты, осторожно прикрыл за собой дверь, вывел со двора коня, вскочил в бричку и погнал во всю прыть в степь.
Привез насмерть перепуганную Марьяну к себе домой.
— Посмотри, Марьяна, как спят. Я их нашел в степи. Заблудились, уснули…
— Сердечное спасибо тебе, что спас… Но чем я смогу отблагодарить тебя, парень? — она растерянно развела руками.
— Марьяна, я давно тебя люблю. Будь моей женой! Мне большей благодарности и не надо…
— Что ты? Зачем я тебе нужна? Вдова, чужие дети…
— Станешь моей женой, и твои дети станут моими. — Молодой объездчик метнулся в сени, запер дверь на все запоры и вернулся в хату.
— Мы все уже дома. Позднее время. Вот как хочешь, так и понимай. Я тебя никуда не пущу.
Всю ночь молчала Марьяна, думала. Только на рассвете перекрестила детей, затем перекрестила Гергеля, в последнюю очередь перекрестила себя, этим жестом дав ему понять, что она согласна.