Спустя некоторое время дед-начальник в дороге захирел, ослабел совсем, как захудалый конь. И стал Жгура «старшим над баранами».
С наступлением непроглядной темноты тайком, дабы «завистливые людишки не сглазили», продавал овец направо и налево. Денег нагреб много. Одной молодухе за сладкую как мед ночку подарил породистую овцематку.
Пил запоем. Но все-таки здравый рассудок взял верх над легкомыслием, развлечениями. Жгура твердо решил: надо любой ценой раздобыть документ… Ведь, чего доброго, после войны могут спросить, куда девал отару. Отыскал по пути войсковую часть, сдал на мясо остаток овец, которых не успел разбазарить, выклянчил бумажку с печатью и облегченно вздохнул: «Пропади все пропадом!»
А что же дальше делать? Идти в первый попавшийся военкомат, подавать документы, зашитые в полу пиджака? Колебался, сомневался. Вспомнил отцовские нравоучения: «Береги себя, Гриша, пуще зеницы ока…» И пересилил страх. Сказал сам себе Григорий: «Нет, голова у меня одна, запасной мать не дала… Лучше поступить, как это сделал родной отец в гражданскую… Топором собственноручно (только, храни господь, чтобы кто-нибудь не увидел, не узнал) отрублю на правой руке два пальца… И таким образом спасу свою голову. Очень уж рано ушел из жизни отец… Многое он передал мне, сыну, но еще больше невысказанного забрал с собой в могилу. Убили взбесившиеся лошади… Такая нелепая смерть!»
Григорий поплелся на базар. Долго рыскал между рядами, слонялся, терся в людском водовороте, высматривал топор. И выискал: с широким лезвием, с тяжелым обухом — для дров. Левой рукой взял, изловчась, примеряясь: вот им-то он и отхватит два пальца на правой…
Не торговался. Молча бросил четвертную в руки продавцу. Поспешно засунул рукоять за пояс, прикрыл полой плаща. Металл зловеще холодил, ежеминутно напоминая о себе.
С полмесяца привыкал к секире. Носил с собой, не расставался с ней ни на минуту. И даже на ночь клал ее под подушку.
Однажды ему во сне пригрезилось, будто «родной топор», словно ошалелый пес, гоняется за ним, Григорием, гарцует, подкрадывается к горлу… Ужаснулся, отчаянно застонал и, враз пробудившись, вскочил с кровати, схватил топор и вышвырнул его в сени.
На следующую ночь грозная железяка снова преследовала Жгуру, безудержно смеясь: «Ха-ха-ха! Ну-ка позволь, разреши, Гриша, мне прикоснуться к твоему горлышку… Я нежненько испробую свое острие: оно что бритва…»
Обливаясь холодным потом, словно угорелый, вскочил на ноги, стремглав выбежал в сенцы. В кромешной тьме ползал на четвереньках, на ощупь искал тот проклятый топор. Обшарил весь пол, углы — нет. Вспомнил: бабка-хозяйка приткнула его в ящике, где постоянно лежали молоток, щипцы, гвозди. Схватил и с отвращением бросил его в провал погреба. Плотно закрыл крышку. И, немного успокоенный, вернулся в свою тесную комнатушку, что снимал у древней старушки на окраине деревни.
Сон подействовал на Григория отрезвляюще. Струсил не на шутку: наотрез отказался от странного намерения. Хотел было и топор выбросить к черту на мусорник, да пожалел — в хозяйстве пригодится.
Однако частые мобилизации заставили Жгуру снова призадуматься, вернуться к той безбожной мысли… Забегал, засуетился: ведь им уже в сельсовете заинтересовались, дескать, причалил к деревне парень-приблуда, непрописанный, вроде бы призывного возраста…
Как мог, лгал, изворачивался. Сначала помогало. Документов нет — поверили. Надолго ли? Эти тревожные обстоятельства вынудили его предпринять срочные меры предосторожности: в глухую ночь ушел от бабки в неизвестном направлении, скрылся в лесной глуши. Перекочевал в соседнюю крохотную деревушку, где «жили полтора искалеченных мужичка да сотня баб с маленькими детьми на руках…». Рассчитывал, что здесь найдет укрытие, замаскируется, увильнет от войны. Но человек не иголка. Не затеряешься среди людей.
Лихорадка боязни колотила Григория ежедневно, ежечасно: вот-вот принесут повестку и — хана… Лишь топор мог его выручить…
Когда из родного края выгнали фашистов, Григорий будто с неба свалился в Крутояровку. Низко, виновато-заискивающе кланялся односельчанам, выставляя напоказ сильно изувеченную руку: мол, смотрите, не с гулянки вернулся, а тоже бил фашистов…
Встретился лоб в лоб с Покотько, главным бухгалтером колхоза. Обменялись рукопожатиями, а тот вопрос ребром:
— Отчитывайся, работяга, за отару!