— Я недостоин крутить колесо власти. Есть кандидатуры получше меня.
— Достойным будет тот, кого изберут люди. Ведь не за горами отчетно-выборное собрание, — Крихта бесхитростно расставлял акценты.
— Павлуша, твоя поддержка тоже много значила бы, — вмешалась в разговор Харитя. — Мог бы, конечно, в райкоме замолвить словцо за нашего спасителя…
Председатель сельсовета промолчал.
— Люди добрые, да перестаньте высватывать меня, как девицу красную! Даруга вернулся из Освенцима. Чем не руководитель? Перспективный. Грамотишки вдвое больше, нежели у меня, — Жгура скромно потупил голову.
— Левка, я слыхала, предлагают на должность директора школы, — выпалила Лида.
— Он сам тебе на ушко шепнул? — нахмурил брови Григорий.
— Люди болтают, — бросила на мужа сине-ледяной взгляд.
— А что… Толковый директор из него получится. Председательствовать может и полуграмотный, но разбитной мужик. Так я понимаю. А детей учить — надо иметь талант. Даруга несомненно потянет! — Жгура, как ему самому казалось, тонко заталкивал Даругу в школу, а там сорванцы быстро выкрутят руки, высушат мозги…
— Жизнь сама подскажет, что, куда и как, — закруглил беседу Крихта.
Григорий ухмыльнулся, а про себя подумал: «Ишь как повернул, хитрец, — кого люди изберут… Не хочет, стерва, подсобить».
— Хватит суесловить! Лидусь, накрывай на стол. Воскресенье ведь. Выходной. Раздавим бутылку…
— Обедать так обедать, — засуетилась Харитя у печки. Она давно уже приняла на себя все домашние хлопоты: стряпала, стирала, присматривала за своими детьми, а заодно и за Оленькой. Шестым, самым привередливым ребенком, был ее Павлуша. Два раза в неделю перевязывала медленно заживающие раны на руках, оберегала его, как ребенка.
Григорий принес из каморки увесистый кусок замороженного сала, порезал на ломтики.
— Ну, давайте выпьем.
Жгура налил сивухи в большие граненые стаканы и прытко опрокинул спиртное в рот. Поморщился, нюхнул ржаного хлеба и протянул было руку к салу, но не успел взять кусок, как на веранде послышался громкий топот ног, затем кто-то настойчиво забарабанил в дверь.
— Входите! — басисто пригласил хозяин.
Порог перешагнула почтальон Томка Блюка:
— Я нюхом учуяла вкусный обед…
— Милости просим к столу, — поднялся Григорий.
— Вам приятная весточка, а мне налейте стопку. Погреюсь, — отдала Жгуре самодельный конверт из синей обложки ученической тетради.
Взял в руки нежданное письмо, сморщился, шевеля губами, вчитывался в обратный адрес. От кого же? И вдруг смертельная бледность покрыла его лицо. Письмо было от Шуры.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Да, письмо пришло с той далекой станции, куда война, словно легкую щепку, прибила Григория. Как страшная болезнь, как снег на голову среди лета было это послание, которое пока что носил в кармане нераспечатанным.
Знал: оттуда добра не жди. Ведь буквально вырвался из объятий сумасшедшей Шурки и темной ночью убежал куда глаза глядят, только бы она его не привязала навечно к своей юбке… Молодой, глупый был, а она, вдова, мать двоих детей, пригрела его…
— Все вы, мужчины, лицемеры, — говорила она не раз. — Поете женщинам одно и то же, пока не надоест…
— Я не из тех… Я однолюб, Шурка…
— Однобрех…
— Докажу!
— Поклянешься?
— Нет, я… женюсь на тебе…
— Овва-а! Ну-ка погляди мне в глаза, петушок несчастный.
— Давай завтра пойдем и запишемся, если ты не веришь.
— Занудистый ты, Гришутка. Но за тебя пойду.
На следующий день Шура горестно заплакала над похоронкой, приложив ее к устам, как святцы: у покойного мужа выпрашивала разрешения и благословения на второе замужество.
Принарядившись, чинно, степенно, отправились в сельсовет. Шли напрямик, через пустырь, чтобы люди их не сглазили. На улице дождик моросил, ветер тоскливо завывал в бурьяне.
— Постой, Гриша. Погоди. Мне послышалось рыдание сыча, — настороженно остановилась Шура.
— Глупости. Днем сычи и совы спят.
— Прислушайся-ка.
— Кажется, щенок скулит.
— Откуда ему взяться в такое ненастье?
— Кто-то, наверное, выбросил на мусорник…
— Давай, Гриша, разыщем, жалко мне его.
— Ги-ги, собаку жалко? На то она и собака, дабы по-собачьи сдохнуть.
— Бездушный, замолчи! Слышь, повизгивает, просит помощи…
Спустились по склону в глубокую канаву и сразу же наткнулись на крохотного щенка. Замурзанный, мокрый, он беспомощно ползал в бурьяне и пронзительно пищал.